Главная / Красота / Поэма эпическая. Из истории и теории жанра. Поэма является одним из древнейших видов эпических произведений. Подобно трагедии, она развивалась как жанр героический. Позма, или эпопея,- как ее часто — Студопедия

Поэма эпическая. Из истории и теории жанра. Поэма является одним из древнейших видов эпических произведений. Подобно трагедии, она развивалась как жанр героический. Позма, или эпопея,- как ее часто — Студопедия

Эпическая поэма гомеровского типа может быть рассмотрена как переходное, эстетически неабсолютное явление, как этап в становлении поэтической реальности, не сводимой на реальность внепоэтическую. Факт существования жанра эпической поэмы является указанием на некоторый незнакомый нам - уникальный поэтический опыт, не вполне доступный нашему пониманию.

Внутри всякой культуры вообще, - утверждал М. Мамардашвили, - «понимание» может существовать лишь как не вполне, не целиком реализованная возможность <…> По-видимому, любое сообщение, чтобы стать культурной ценностью <…>, должно обладать некоторой двусмысленностью» .

Присутствие эпической поэмы гомеровского типа в мире новоевропейской культуры характеризуется весьма существенной амбивалентностью, которая заключается, с одной стороны, в невозможности ее адекватного восприятия (поскольку соответствующий тип рецепции утрачен), а с другой, в продуктивности самого неадекватного восприятия, или неполноты понимания этого культурного феномена. В рамках такого подхода глубоко «монологический» (М.Бахтин) мир эпической поэмы в его соприкосновении с «мирами» непонимающих сознаний порождает напряженный диалогический контекст.

«Двусмысленность» восприятия эпической поэмы постархаическим сознанием обнаруживается, например, в концепции Г.В. Гегеля, поскольку она «потенциально полагает в себе свою собственную противоположность» .

По утверждению Гегеля, эпопея впервые выступает в качестве подлинной поэтической целостности, «полной внутри себя» . В эпической поэме впервые выражается наивное сознание нации, ее дух, который «<…> окреп уже в себе самом настолько, чтобы производить свой особый мир <…>» [курсив мой - Ю.Г.]. Однако «<…> не следует представлять дело таким образом, будто народ уже в героическую эпоху как таковую, являющуюся родиной его эпоса, обладает искусством изображать себя поэтически». Поэзия, по мысли Гегеля, возникает позднее, «<…> чем сама жизнь и дух, который непринужденно ощущает себя в своем непосредственно поэтическом внешнем бытии» .

Иными словами, Гегель, с одной стороны, признает за эпической поэмой статус подлинной поэтической целостности - впервые «полной внутри себя» и тем самым представляющей собой «особый мир». С другой стороны, этот особый и целостный мир есть не что иное, как непринужденное самоощущение духа, как его непосредственно поэтическое внешнее бытие. Подлинность поэтической целостности эпопеи удостоверяется не поэтическими законами самой поэмы, определяющими ее полноту «изнутри». «Особый мир» эпической поэмы является следствием некоторых закономерностей, действующих не только в пределах этого мира, но и вне его. Гегель, таким образом, не видит принципиального различия между «миром» эпической поэмы и миром, остающимся за ее пределами.

Развивая гегелевское представление об эпической поэме, продолжим: «особый мир эпопеи представляет собой форму жизненной проявленности всеобщего, непосредственно поэтического состояния мира. Вместе с тем, форма, способная проявить такое состояние мира во всей его полноте, может возникнуть только тогда, когда «<…> ушла в прошлое непроясненность сознания <…>» .

Новое состояние поэтического сознания, расстающегося с собственной «непроясненностью», - это двусмысленность позиции эпического поэта, которая, с одной стороны, является непосредственным продолжением субстанциальной действительности, а с другой - отрицается миром эпической целостности.

Характеризуя поэтическую природу эпопеи, Гегель пытается прояснить способ отношения между поэтом и изображаемым миром: «<…> Поэт должен еще целиком находиться внутри этих условий, этих форм созерцания, этой веры, и ему нужно только присоединить поэтическое сознание, искусство изображения к предмету, продол-жающему еще составлять для него субстанциальную действительность» [курсив мой - Ю.Г.]. Однако если «эпический мир, подлежащий изображению в поэме, действительно субстанциален, то есть по-настоящему «полон в себе», то к нему нечего присоединять. «Ибо обе стороны - содержание, эпический мир, подлежащий изображению, и остальной, независимый от него мир поэтического сознания и представления -внутренне духовны и имеют в себе один определенный принцип, придающий им особые характерные черты» [курсив мой - Ю.Г.]. «Кто же может представлять собой «остальной», «независимый» от эпической целостности мир поэтического сознания, как не саму же субстанциальную действительность?

Иными словами, впервые «полный внутри себя» эпический мир является полным и без эпического поэта. Факт его полноты не зависит от присутствия поэта изнутри эпического мира.

Таким образом, обнаруживается внутреннее неравенство жанра эпической поэмы самому себе. Всеобщее эпическое состояние мира в его поэтически внешнем бытии и эпический мир, изображаемый в поэме, оказываются явлениями противонаправленными и в пределе - взаимоисключающими друг друга. Положение эпического поэта, соотнесенное и с внешним - непосредственным - поэтическим бытием, и с - опосредованным - внутрипоэтическим бытием эпического мира, раскрывает себя как впервые неоднозначная (в эстетическом отношении) позиция.

Будучи необходимой и закономерной составляющей субстанциальной действительности, эпический поэт-исполнитель занимает в ней свое «незаместимое место» (М. Бахтин). Он органически вовлечен во всеобщее, всенародное время, состоящее из героического прошлого, подражающего этому прошлому настоящего и будущего, перед лицом которого необходимо выглядеть эпически достойно. В рамках эпического мира поэмы поэту не отводится ни места, ни времени. Он оказывается устраненным из жизни эпического мира, по отношению к которому не может предпринять абсолютно никаких непосредственно активных действий.

Единственным поступком, который, однако, не имеет ничего общего с такими «действиями», является исполнение эпической поэмы. Но и это не совсем так. Эпический поэт «исполняет» не столько эпическую поэму, сколько сам эпический мир. Для певца эпопеи, по-видимому, дело обстояло именно так: эпическая поэма возникла вовсе не как предмет исполнения, то есть как нечто, существующее до и без исполнения, и даже не в результате, т.е. aposteriori, исполнения. Она (поэма) получала возможность существовать только в процессе исполнения. И только в этот ограниченный голосом исполнителя промежуток времени эпический мир мог осуществиться как целостность, «полная внутри себя». За пределами этого промежутка времени в свои законные права вступало «всеобщее эпическое состояние» мира, вбирающее в себя эпического поэта, включающее его в свои непосредственные и вполне конкретные пространственно-временные связи и тем самым вынуждающее его разделять непосредственно поэтическое внешнее бытие архаического мира.

И в этом случае, то есть вне исполнения эпической поэмы, будучи органической составляющей субстанциальной действительности, эпический поэт как бы дополнял собой мир и выступал в качестве полноценного и полноправного «участника» всеобщей эпической полноты. Во время же исполнения поэмы эпический поэт представал таким существом, вся природа которого состоит только в том, чтобы исполнить целостность эпического мира.

С этой точки зрения эпическая поэма - это феномен такого испол-нения-изображения эпического мира, когда эпическое сознание предстает только в качестве способа эманации эпической истины во всей ее полноте, которая - поэтому - не нуждается ни в дополнении, ни в переосмыслении.

Таким образом, эпическая поэма - как она есть - не является эпической целостностью. Или, по-другому, целостность не принадлежит к разряду ее характеристик. Самой, пожалуй, главной ее особенностью является, как раз, отсутствие целостности, так как необходимым условием существования поэмы является ее принципиальная разъятость на мир изображаемых событий и мир изображающего сознания.

Следствием этой существенной разъятости эпической поэмы на два внеположенных друг другу мира становится присутствующая в каждом ее моменте контекстуальность. Поэма Гомера не знает такого плана, в ко-тором преодолевалась бы эта контекстуальность эпических мира и слова.

В этом смысле автор «Илиады» и «Одиссеи» является, так сказать, «субъектом» отрицательного, или пассивного, эстетического бытия (в то время, как сама поэма представляется отрицательным, или отрицающим поэта, эстетическим объектом).

Отрицание в данном случае выступает в качестве конструктивной эстетической доминанты, в своем роде уникальной и нашему художественному опыту принципиально недоступной. Именно эта отрицательная эстетическая определенность эпического мира позволяет говорить о нем как об особом, полном внутри себя мире.

Цитированная литература:

1. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание: Метафизические размышления о символике, культуре и языке. - Иерусалим, 1982.
2. Аверинцев С.С. Образ античности в истории западноевропейской культуры ХХ века // Новое в современной классической филологии. - М., 1979.
3. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 4т. - М., 1971. - Т.3.

Анотація

У статті обґрунтована амбівалентність поетичної природи епічної поеми гомерівського типу і у зв"язку з цим - її перехідний, естетично неабсолютний характер. Положення, наведені у статті, прокоментовані на матеріалі геґелівської інтерпретації епопеї.

In the article the ambivalence of the Homeric epic poem"s poetic nature is substantiated. And on the ground of this its transitional and aesthetically nonabsolute character is represented. The theses given in the article are commented on the material of the Hegel"s interpretations of the epopee.

эпическая поэма гомер гегель

РОССИАДА
Поэма эпическая

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Российское государство в самые отдаленные времена, которые нам древние историки известными учинили, было сильно, соседам страшно, многими народами уважаемо; оно ни единой европейской державе славою, силою, изобилием и победами, по тогдашнему государств состоянию, не уступало; а пространством своим все прочие, как и ныне, превосходило. Но после великого князя Владимира 1 расторжение России на разные доли, удельные княжества, междоусобия, неустройства и властолюбие размножившихся князей время от времени силы ее истощать начинали; а наконец бедственному игу хищных орд поработили. С того времени угасла прежняя российская слава и в целом мире едва известною учинилась; она под своими развалинами в забвении близ трех веков лежала. Сие жалостное и позорное состояние, в которое Россию набеги татар и самовластие их погрузило, отторжение многих княжеств, прочими соседами у ней похищенных, неспокойство внутренних ее мятежников, вовсе изнуряющих свое отечество, - сие состояние к совершенному падению ее наклонило. Зло сие простерлось до времен царя Иоанна Васильевича первого 2 , вдруг возбудившего Россию, уготовавшего оную к самодержавному правлению, смело и бодро свергшего иго царей ордынских и восставившего спокойство в недрах своего государства. Но царство Казанское при нем еще не было разрушено; новогородцы еще не вовсе укрощены были; соседственные державы должного уважения к России еще не ощутили. Сия великая перемена, в какую сие государство перешло из слабости в силу, из уничижения в славу, из порабощения в господство, сия важная и крутая перемена произошла при внуке царском Иоанне Васильевиче втором 3 , который есть герой сея поэмы.

Итак, не должно ли царствование Иоанна Васильевича второго поставлять среднею чертою, до которой Россия, бедственного состояния достигнув, паки начала оживотворяться, возрастать и возвращать прежнюю славу, близ трех веков ею утраченную? Когда вообразим в мыслях наших государство, совсем расстроенное, от соседственных держав угнетенное, внутренними беспокойствами раздираемое, несогласием многоначальства волнуемое, иноверцам порабощенное, собственными вельможами расхищаемое, когда все сие вообразим и представим себе младого государя, самодержавную власть приемлющего, неустройства в отечестве искореняющего, сильных и страшных неприятелей державы своей поправшего, многоначальство обуздывающего, мятежников в недрах отечества усмирившего, отторженные соседями грады возвращающего и целые государства своему скипетру присовокупившего, несогласие и гордость бояр укротившего, благоразумные законы подающего, воинство в лучший порядок приводящего, - не почувствуем ли уважения толь великого духа к государю?.. Таков был царь Иоанн Васильевич! Иностранные писатели, сложившие нелепые басни о его суровости, при всем том по многим знаменитым его делам великим мужем нарицают. Сам Петр Великий за честь поставлял в мудрых предприятиях сему государю последовать. История затмевает сияние его славы некоторыми ужасными повествованиями, до пылкого нрава его относящимися, - верить ли толь не свойственным великому духу повествованиям, оставляю историкам на размышление. Впрочем, безмерные царские строгости, по которым он Грозным проименован, ни до намерения моего, ни до времени, содержащем в себе целый круг моего сочинения, вовсе не касаются. Воспевая разрушение Казанского царства со властию державцев ордынских, я имел в виду успокоение, славу и благосостояние всего Российского государства; знаменитые подвиги не только одного государя, но всего российского воинства; и возвращенное благоденствие не одной особе, но целому отечеству, почему сие творение и «Россиадою» названо. Представляю младого монарха, лаврами увенчанного; сего монарха, о котором и г. Ломоносов в краткой Российской летописи утверждает, что сей царь уже по смерти первой своей супруги Грозным учинился и что неустройства бояр, наподобие крутой бури, нравы его возмутили; чему должно было приключиться гораздо после взятия Казани. Прославляю совокупно с царем верность и любовь к отечеству служивших ему князей, вельможей и всего российского воинства. Важно ли сие приключение в российской истории? Истинные сыны отечества, обозрев умом бедственное тогдашнее России состояние, сами почувствовать могут, достойно ли оно эпопеи... а моя поэма сие оправдать обязана. Издавая в свет сей осьмилетний мой труд, ныне в третий раз исправленный и во многих местах дополненный, чувствую несовершенствы и недостатки оного, в сравнении с другими эпическими поэмами. Слабо сие сочинение, но оно есть первое на нашем языке; а сие самое и заслуживает некоторое извинение писателю. Повествовательное сие творение расположил я на исторической истине, сколько мог сыскать печатных и письменных известий, к моему намерению принадлежащих; присовокупил к тому небольшие анекдоты, доставленные мне из Казани бывшим начальником университетских гимназий в 1770 году 1 . Но да памятуют мои читатели, что как в эпической поэме верности исторической, так в дееписаниях поэмы искать не должно. Многое отметал я, переносил из одного времени в другое, изобретал, украшал, творил и созидал. Успел ли я в предприятии моем, о том не мне судить; но то неоспоримо, что эпические поэмы, имеющие в виду своем иногда особливые намерения, обыкновенно по таковым, как сия, правилам сочиняются.

ВЗГЛЯД НА ЭПИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

В «Илиаде» Гомер воспевает гнев Ахиллесов за похищение его невольницы Бризеиды царем Агамемноном, гнев, толико бедственный грекам и Пергаму; кровавые битвы, пагубу осаждающих и пагубу осажденных троян. Патрокл, друг Ахиллесов, убит Гектором, он мстит за своего друга - убивает храброго Гектора, и тем поэма оканчивается. В «Одиссее» воспето десятилетнее странствование итакского царя Улисса; возвращение его в дом свой и страшное избиение любовников Пенелопиных, которое «Минстерофанией» наречено. Вергилий в несравненной «Энеиде» воспел побег Энеев из разоренной греками Трои, прибытие его в Карфагену, любовь его с Дидоною, неверность его к сей несчастной царице. Другой побег его, в Италию, где, убив Турна, сопрягается он с Лавиниею, невестою сего почтенного князя. В «Погубленном рае» важный Мильтон повествует падение первого человека, вкушение запрещенного плода, торжество диавола, изгнание Адама и Евы из рая за их непослушание, и причину злополучия всего человеческого рода. Волтер начинает свою «Генриаду» убиением Генриха III 1 , a оканчивает обращением Генриха IV 2 из одной религии в другую, - но прекрасные стихи его всё делают обворожительным. Армида в Тассовом «Иерусалиме» 3 , прекрасная волшебница Армида есть душа сей неоцененной поэмы; ее хитрости, коварства, ее остров, ее нежности, ее самая свирепость по отбытии Ренода восхитительны 4 , но не суть назидательны. Пробежим «Лузиаду» Камоэнсову 5 и «Фарзалию» Луканову 6 . Первая есть странствование лузитанцев в Африку, обретение некоторых новых земель - сказания и чудесности. Вся сия поэма есть пиитическое повествование, в коем и сам поэт имел участие. Но повествование, живою кистью писанное, сладостное, привлекательное; это есть галерея преизящных картин, непорядочно расставленных, но каждая из них восхищает, трогает, удивляет и в память врезывается. «Фарзалию» многие нарицают газетами 7 , пышным слогом воспетыми; но сии газеты преисполнены высокими мыслями, одушевленными картинами, поразительными описаниями и сильными выражениями; в ней воспета война Юлия с Помпеем; при всем том поэма недокончена певцом своим и не была исправлена. Для тех сие пишу, которые думают, будто эпическая поэма похвальною песнию быть должна. Эпическая поэма заключает какое-нибудь важное, достопамятное, знаменитое приключение, в бытиях мира случившееся и которое имело следствием важную перемену, относящуюся до всего человеческого рода, - таков есть «Погубленный рай» Мильтонов; или воспевает случай, в каком-нибудь государстве произошедший и целому народу к славе, к успокоению или, наконец, ко преображению его послуживший, - такова должна быть поэма «Петр Великий», которую, по моему мнению, писать еще не время. Два великие духа принимались петь Петра Великого, г. Ломоносов и Томас 1 ; оба начали - оба не кончили. К такому роду поэм причесть должно «Генриаду» Волтерову - и мою «Россиаду», не сравнивая, однако, слабое мое творение с превосходной эпопеей Волтеровой. Горе тому россиянину, который не почувствует, сколь важную пользу, сколь сладкую тишину и сколь великую славу приобрело наше отечество от разрушения Казанского царства! Надобно перейти мыслями в те страшные времена, когда Россия порабощена была татарскому игу, надо вообразить набеги и наглости ордынцев, внутрь нашего государства чинимые, представить себе князей российских, раболепствующих и зависящих от гордого или уничижительного самовластия царей казанских, видеть правителей татарских не только по городам, но и по всем селам учрежденных и даже кумиров своих в самую Москву присылающих для поклонения им князей обладающих, надобно прочесть внимательно всю историю страдания нашего отечества во время его порабощения ордынцам, - и вдруг вообразить Россию, над врагами своими торжествующую, иго мучителей своих свергшую, отечество наше, победоносными лаврами увенчанное, и младого государя, прежним своим законодателям кроткие законы предписующего. Читатель! ежели, преходя все сии бедства нашего отечества, сердце твое кровию не обливается, дух твой не возмутится и наконец в сладостный восторг не придет, - не читай мою «Россиаду» - она не для тебя писана - писана она для людей, умеющих чувствовать, любить свою отчизну и дивиться знаменитым подвигам своих предков, безопасность и спокойство своему потомству доставивших.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Пою от варваров Россию свобожденну 2 ,
Попранну власть татар и гордость низложенну;
Движенье древних сил, труды, кроваву брань,
России торжество, разрушенну Казань.
Из круга сих времен спокойных лет начало,
Как светлая заря, в России воссияло. О ты, витающий превыше светлых звезд,
Стихотворенья дух! приди от горних мест,
На слабое мое и темное творенье
Пролей твои лучи, искусство, озаренье!

Отверзи, вечность! мне селений тех врата,
Где вся отвержена земная суета,
Где души праведных награду обретают,
Где славу, где венцы тщетою почитают;

Перед усыпанным звездами алтарем,
Где рядом предстоит последний раб с царем;
Где бедный нищету, несчастный скорбь забудет,
Где каждый человек другому равен будет.
Откройся, вечность, мне, да лирою моей
Вниманье привлеку народов и царей.
Завеса поднялась!.. Сияют пред очами
Герои, светлыми увенчанны лучами.
От них кровавая казанская луна
Низвергнута во мрак и славы лишена.
О вы, ликующи теперь в местах небесных,
Во прежних видах мне явитеся телесных!

Еще восточную России древней часть
Заволжских наглых орд обременяла власть 1 ;
На наших пленниках гремели там оковы,
Кипели мятежи, росли злодейства новы;
Простерся бледный страх по селам и градам,
Летало зло за злом, беды вослед бедам;
Курений алтари во храмах не имели,
Умолкло пение, лишь бури там шумели;
Без действа в поле плуг под тернами лежал,
И пастырь в темный лес от стада убежал.
Когда светило дня к полуночи взирало,
Стенящу, страждущу Россию обретало.
В ее объятиях рожденная Казань
Из томных рук ее брала позорну дань;
Сей град, российскими врагами соруженный,
На полночь гордою горою возвышенный,
Подняв главу свою, при двух реках стоит,
Отколе на брега шумящей Волги зрит.
Под тению лесов, меж пестрыми цветами
Поставлен Батыем 2 ко северу вратами,
Чрез кои в сердце он России выбегал,
Селенья пустошил и грады пожигал.
С вершины видя гор убийства и пожары,
Где жили древние российские болгары,
Разженны верою к закону своему,
Казань, поверженна в магометанску тьму,
В слезах на синий дым, на заревы взирала
И руки чрез поля в Россию простирала;
Просила помощи и света от князей,

Когда злочестие простерло мраки в ней.
Подвигнуты к странам природным сожаленьем,
Народа своего бедами и томленьем,
На части полночь всю расторгшие князья
Смиряли наглых орд, во бранях кровь лия. Но как российские Ираклы ни сражались,
Главы у гидры злой всечасно вновь рождались,
И, жалы отрастив в глухих местах свои,
Вползали паки в грудь России те змеи.
Драконова глава лежала сокрушенна,
Но древня злоба в нем была не потушенна;
Под пеплом крылся огнь и часто возгорал,
Во смутны россов дни он силы собирал;
Неукротимых орд воскресла власть попранна
Во время юности второго Иоанна.
Сей деда храброго венчанный славой внук
Едва не выпустил Казань из слабых рук;
Смутился дух его несчастливым походом,
Где он начальствовал в войне прошедшим годом,
Где сам Борей воздвиг противу россов брань,
Крилами мерзлыми от них закрыв Казань;
Он мрачной тучею и бурями увился,
Подобен грозному страшилищу явился,
В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл,
Крутился между гор, он рвал, шумел, валил,
И, волжские струи на тучны двигнув бреги,
Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги;
Их пламенная кровь не стала россов греть,
Дабы в наставший год жарчее воскипеть. В то время юный царь в столицу уклонился,
Где вместо гласа труб забавами пленился.
О ты, на небесах живущий в тишине!
Прости, великий царь, мою отважность мне,
Что утро дней твоих во тьме дерзну представить,
Пресветлый полдень твой громчае буду славить;
Велик, что бурю ты вкруг царства укротил,
Но больше, что страстям душевным воспретил.

Увидев, что Москва, оставив меч, уснула,
Трепещуща луна из облак проглянула;

Храняща ненависть недремлющи глаза
От Волги поднялась как страшная гроза;
Орда, нарушив мир, оковы разрывала
И, злобой движима, мутилась, бунтовала,
И стала воздымать главу и рамена,
Россию утеснить, как в прежни времена.
Сей страшный исполин в российски грады входит,
Убийства, грабежи, насильства производит;
Рукою меч несет, другой звучащу цепь,
Валятся стены вкруг, томится лес и степь.
Уже велением коварныя Сумбеки 1
В Казани полились российской крови реки;
И, пламенник нося, неукротимо зло
Посады в ярости московские пожгло;
В жилища христиан с кинжалом казнь вступила,
И кровь страдальческа на небо возопила;
Там плач, уныние, сиротствующих стон;
Но их отечество сей вопль вменяло в сон. Алчба, прикованна корыстей к колеснице,
В российской сеяла страдание столице.
О благе собственном вельможи где рачат,
Там чувства жалости надолго замолчат.
Москва, разимая погибелию внешной,
От скорбей внутренних явилась безутешной. Сокрылась истина на время от царя;
Лукавство, честь поправ, на собственность воззря,
В лице усердия в чертогах появилось,
Вошло, и день от дня сильняе становилось.

Там лесть представилась в притворной красоте,
Котора во своей природной наготе
Мрачна как ночь, робка, покорна, тороплива,
Пред сильными низка, пред низким горделива,
Лежащая у ног владетелей земных,
Дабы служити им ко преткновенью их.
Сия, природну желчь преобратив во сладость,
В забавы вовлекла неосторожну младость;
Вельможи, выгоде ревнующи своей,
Соединилися, к стыду державы, с ней;

И лесть надежные подпоры получила,
От царского лица невинность отлучила.
Гонима, истина, стрелами клеветы,
Что делала тогда? В пещеры скрылась ты! Во смутны времена еще вельможи были,
Которы искренно отечество любили;
Соблазны счастия они пренебрегли,
При явной гибели не плакать не могли;
Священным двигнуты и долгом, и законом,
Стенать и сетовать дерзали перед троном;
Пороков торжество, попранну правду зря,
От лести ограждать осмелились царя.
Вельможи в сединах монарха окружают,
Их слезы общую напасть изображают;
Потупленны главы, их взоры, их сердца,
Казалося, туман простерли вкруг венца;
На смутных их челах сияет добродетель,
В которых свой позор прочесть бы мог владетель.
Дух бодрости в тебе, вещают, воздремал!
Но царь, то зная сам, их плачу не внимал. Уныл престольный град, Москва главу склонила,
Печаль ее лицо, как ночь, приосенила;
Вселилась в сердце грусть и жалоба в уста,
Тоскуют вкруг нее прекрасные места;
Унынье, растрепав власы, по граду ходит,
Потупив очи вниз, в отчаянье приводит,
Биет себя во грудь, реками слезы льет;
На стогнах торжества, в домах отрады нет;
В дубравах стон и плач, печаль в долинах злачных;
Во граде скопища, не слышно песней брачных;
Всё в ризу облеклось тоски и сиротства,
Единый слышен вопль во храмах божества.
Грызомая внутри болезнью всеминутной,
Казалася Москва воде подобна мутной,
Которая, лишась движенья и прохлад,
Тускнеет, портится и зарождает яд.
Народ отчаянный, гонимый, утомленный,
Как будто в Этне 1 огнь внезапно воспаленный,
Лесистые холмы, густые древеса
С поверхности горы бросает в небеса.

Народ возволновал!.. Тогда, при буйстве яром,
От искры наглый бунт великим стал пожаром;
По стогнам разлился, на торжищах горит,
И заревы Москва плачевных следствий зрит.
Противу злых вельмож мятежники восстали 2 ,
Которы строгости царевы подгнетали,
Которы душу в нем старались возмущать,
Дабы при буре сей Россию расхищать.
Два князя Глинские смятенья жертвой были,
Единого из них мятежники убили,
Другой пронырствами от них спастись умел
И новой бурею от трона восшумел.
Простерся мщенья мрак над светлым царским домом,
Непримирима власть вооружилась громом,
Разила тех мужей, разила те места,
Где правда отверзать осмелилась уста;
Поборники забав награды получали,
А верные сыны, восплакав, замолчали. Россия, прежнюю утратив красоту
И видя вкруг себя раздор и пустоту,
Везде уныние, болезнь в груди столицы,
Набегом дерзких орд отторженны границы,
Под сенью роскошей колеблющийся трон,
В чужом владении Двину, Днепр, Волгу, Дон
И приближение встречая вечной ночи, -
Возносит к небесам заплаканные очи,
Возносит рамена к небесному отцу,
Колена преклонив, прибегла ко творцу;
Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,
Рукою показав Москву окровавленну,
Другою - вкруг нее слиянно море зла;
Взрыдала, и рещи ни слова не могла.

На радужных зарях превыше звезд седящий,
Во бурях слышимый, в перунах бог гремящий,
Пред коим солнечный подобен тени свет,
В ком движутся миры, кем всё в мирах живет,
Который с небеси на всех равно взирает,
Прощает, милует, покоит и карает,
Царь пламени и вод, - познал России глас;

И, славы чад своих последний видя час,
Дни горести ее в единый миг исчислил;
Он руку помощи простерти к ней помыслил.
Светлее стали вдруг над нею небеса,
Живительная к ней пустилася роса,
Ее печальну грудь и взоры окропила,
Мгновенно томную Россию подкрепила;
Одела полночь вкруг румяная заря,
На землю ангели, в кристальну дверь смотря,
Составили из лир небесну гармо нию
И пели благодать, венчающу Россию. Тогда единому из праведных мужей,
Живущих в лепоте божественных лучей,
Господнему лицу во славе предстоящих
И в лике ангелов хвалу его гласящих,
Всевышний рек: «Гряди к потомку твоему,
Дай видеть свет во тьме, подай совет ему;
В лице отечества явися Иоанну,
Да узрит он в тебе Россию всю попранну!..» Скорей, чем солнца луч, текущего в эфир,
Летящий средь миров, как веющий зефир,
Небесный муж в страну полночную нисходит,
Блистательну черту по воздуху проводит;
Закрытый облаком, вступает в царский дом,
Где смутным Иоанн лежал объятый сном;
С пришествием его чертоги озарились,
Весь град затрепетал, пороки в мрак сокрылись.
Является царю сия святая тень
Во образе таком, в каком была в той день,
В который, в мире сем оставив зрак телесный,
Взлетела, восстенав, во светлый дом небесный;
Потупленна глава, лежаща на плечах,
Печальное лицо, померклый свет в очах,
Мечом пронзенна грудь, с одежды кровь текуща, -
Трепещущая тень, с молчанием грядуща,
И спящего царя во ужас привела,
Приблизилась к нему и так ему рекла:

«Ты спишь, беспечный царь, покоем услажденный,
Весельем упоен, к победам в свет рожденный;

Венец, отечество, законы позабыл,
Возненавидел труд, забавы возлюбил;
На лоне праздности лежит твоя корона,
Не видно верных слуг; ликует лесть у трона.
Ты зришься тигром быть, лежащим на цветах;
А мы, живущие в превыспренних местах,
Мы в общей гибели участие приемлем,
Рабов твоих слова в селеньях горних внемлем.
«Ты властен всё творить», - тебе вещает лесть;
«Ты раб отечества», - вещают долг и честь;
Но гласа истины ты в гордости не внемлешь,
Ты гонишь искренность, безбожну ложь объемлешь.
Мы, князи сей страны и прадеды твои,
Мы плачем, взор склонив в обители сии,
Для вечных радостей на небо восхищенны,
Тобой и в райских мы селеньях возмущенны;
О россах стонем мы, мы стонем о тебе;
Опомнись! нашу скорбь представь, представь себе;
О царстве, о себе, о славе ты помысли,
И избиенных нас злодеями исчисли». Отверзлось небо вдруг вздремавшего очам,
И видит Иоанн печальных предков там,
Которы кровию своею увенчались,
Но в прежнем образе очам его являлись:
Батыев меч во грудь Олегову вонзен;
Георгий 1 , брат его, лежит окровавлен;
Несчастный Феогност 2 оковы тяжки носит,
Отмщения ордам за смерть и раны просит;
Склонив главы свои, стонают князи те,
Которы мучимы в их были животе.
Там видится закон, попранный, униженный,
Лиющий токи слез и мраком окруженный;
Погасшим кажется князей российских род;
Вельможи плачущи, в унынии народ;
Там лица бледные в крови изображенны,
Которы в жизни их ордами пораженны;
Он видит сродников и предков зрит своих,
Их муки, их тоску, глубоки раны их.

И тень рекла ему: «Отшед в мученье многом,
Роптая на тебя, сии стоят пред богом;

Последний убиен злодейскою рукой
Твой предок Александр 1 , я, бывший князь Тверской,
Пришел с верхов небес от сна тебя восставить,
Твой разум просветить, отечество избавить;
Зри язвы ты мои, в очах тоску и мрак,
Се точный при тебе страны российской зрак!
Зри члены ты мои, кровавы, сокрушенны,
И селы вобрази и грады разрушенны;
Днесь тот же самый меч, которым я ражен,
И тою же рукой России в грудь вонзен,
Лиется кровь ее!.. Омытый кровью сею,
Забыл, что бога ты имеешь судиею;
Вопль каждого раба, страдание и стон,
Взлетев на небеса, текут пред божий трон;
Ты подданным за зло ответствовать не чаешь,
Но господу за их печали отвечаешь.
Вздремавшую в тебе премудрость воскреси,
Отечество, народ, себя от зла спаси;
Будь пастырь, будь герой, тебя твой бог возлюбит;
Потомство поздное хвалы тебе вострубит.
Не мешкай! возгреми! рази! так бог велел...»

Вещал, и далее вещати не хотел.
Чертог небесными лучами озарился,
Во славе Александр в дом божий водворился.
Смущенный Иоанн не зрит его во мгле;
Страх в сердце ощутил, печали на челе;
Мечта сокрылася, виденье отлетело,
Но в царску мысль свой лик глубоко впечатлело
И сна приятного царю не отдает;
С печального одра он смутен восстает,
Кидает грозные ко предстоящим очи.
Как странник во степи среди глубокой ночи,
Послыша вкруг себя шипение змиев,
К убежищу нигде надежды не имев,
Не знает, где ступить и где искать спасенья,
При каждом шаге он боится угрызенья,-
Таков был Иоанн, напомнив страшный сон;
Казалось, мерзку лесть познал внезапно он,
Страшится он льстецов, им ввериться не смеет.
Несчастен царь, когда он друга не имеет;

Но в действо тайное хотенье произвесть,
Велел в чертог к себе Адашева привесть 2 . Сей муж, разумный муж, в его цветущи лета,
Казался при дворе как некая планета,
Вступающа в свой путь от незнакомых мест
И редко зримая среди горящих звезд.
Придворные его с досадой угнетали,
Но внутренно его сердцами почитали.
Ада шев счастия обманы презирал,
Мирские пышности ногами попирал;
Лукавству был врагом, ласкательством гнушался;
Величеством души, не саном украшался;
Превыше был страстей и честностию полн.
Как камень посреде кипящих бурных волн,
Борея не боясь, стоит неколебимо,
И волны, о него бияся, идут мимо, -
Адашев тако тверд среди развратов был,
От мира удален, отечество любил;
Спокойно в дом вступил, где грозный жил владетель.
Страшится ли чего прямая добродетель!
Храняща лесть еще под стражей царский двор,
Увидя правду в нем, потупила свой взор;
Отчаянна, бледна и завистью грызома,
Испытывает всё, ждет солнца, туч и грома.
Предстал почтенный муж, и честность купно с ним;
Так в мраке иногда бывает ангел зрим!
В объятиях своих Адашева имея,
Со подданным монарх беседует, краснея:
«Тебе, - в слезах он рек, - я сердце отворю;
Ты честен, можешь ли не быти друг царю?
Каков в пустыне был, будь верен перед троном».

Тогда о страшном сне поведав с горьким стоном,
«Мой бог меня смирил, - он с важным видом рек, -
Я в нынешней ночи стал новый человек;
Стыжусь, что я благих советов уклонился...»
Восплакал Иоанн и праведным явился.
Как матерь верный сын отечество любя,
Адашев чаял зреть на небесах себя;

На лесть взирающий, вкруг трона соплетенну,
Оплакивал сей муж Россию угнетенну;
В восторге рек царю: «Благословенный сон!
Верь, верь мне, государь, что богом послан он;
Внемли отечества, внемли невинных стону,
На сердце ты носи, не на главе корону.
Что пользы подданным, что есть у них цари,
Коль страждет весь народ, попранны алтари,
Злодейство бодрствует, а правда угнетенна;
Не царь порфирою, порфира им почтенна!
Довольно презирал ты сам себя и нас;
Настал теперь твоей и нашей славы час!» Глаголам истины внимающий владетель
Увидел с небеси сходящу добродетель:
Как ангел, явльшийся Израилю в ночи 1 ,
Имела вкруг главы блистательны лучи;
«Се верный друг тебе!» - монарху говорила,
И лик Адашева сияньем озарила.
Увидел царь ее в его челе черты
И так воззвал к нему: «Будь мой сотрудник ты;
Мне нужен разум твой, совет, твоя услуга.
Всех паче благ царю искати должно друга.
Вещай мне истину, ее нам грозен вид,
Но вид сей от корон и тронов гонит стыд;
Гони сей стыд, гони, и строгим мне советом
Яви стези идти премудрости за светом!»

Адашев, чувствуя, коль хитро может лесть
От истины отвлечь, царя в обман привесть,
Вещал: «От наших душ соблазны да отгоним,
Себя от здешних стен и праздности уклоним;
Небесной мудрости приобрести руно 2
Уединение научит нас одно;
Премудрость гордости и лести убегает,
Мирскую суету она пренебрегает,
Среди развратностей гражданских не живет,
В пещерах и лесах ее находит свет;
Где нет тщеславия, ни льсти, ни дум смущенных,
Пойдем ее искать в обителях священных,
Отколе чистый дух взлетает к небесам;

О царь мой! избери сию обитель сам;
Россия сил еще последних не лишенна,
Любовь к отечеству не вовсе потушенна;
Вели собрать совет, на истину воззри
И нечестивости советы разори:
Увидишь славу ты парящу пред собою;
Мы ради кровь пролить, теперь готовы к бою.
Господь, Россия вся и весь пространный свет
Ко славе, царь, тебя от праздности зовет!»

Есть место на земном лице сооруженно,
Сподвижником святых отшельцев освященно;
Угодники, оттоль восшед на небеса,
Оставили свои нетленны телеса,
Которые, прияв усердное моленье,
Даруют мир, покой, скорбящим исцеленье.
Угодник Сергий ту обитель основал 1 ,
Он в малой хижине великий труд скрывал;
Небесным житием сии места прославил
И богу там алтарь триличному поставил 2 ;
Увидя стены вкруг и храмов красоту,
Возможно городом почесть пустыню ту;
В обитель божию сокровища внесенны
Являют души к ней усердием возженны;
Там холм потоком вод целебных напоен,
Который Сергием из камня источен;
Развесисты древа пригорок осеняют 3
И храмов на главы вершины преклоняют.
То зданье к святости затем приобщено,
Что славы древних лет хранит залог оно:
Герои кистью тут живой изображенны,
Которыми враги России низложенны;
Там виден Святослав 4 , седящий на земли,
Ядущий хлеб сухой и в поте, и в пыли;
Он зрится будто бы простой меж ратных воин,
Но древним предпочтен Атридам быть достоин.
Владимир 5 меч и пальм носящ изображен,
Стоит трофеями и светом окружен;
У ног его лежит поверженна химера;

Со славой съединясь, его венчает вера.
Там лавры Ярослав 6 имеет на главе;
Донской 7 блистает здесь; там Невский 8 на Неве;
Там лик великого представлен Иоанна,
Цесарской первого короною венчанна 9 ;
Победы, торжества, блистания венца
К делам великим огнь внушают во сердца;
Для сих причин в сей храм, ко славе предизбранна,
Адашев убедил склониться Иоанна. Еще не скрылося в волнах светило дни,
Достигли мирного убежища они.
Сопутницей своей имея добродетель,
Как будто видел рай в обители владетель:
Во славе зрится бог, присутствующий там!
С священным ужасом вступил в господний храм;
Он ведал, что душа, на небо вознесенна,
От тела своего врачебна и нетленна,
Творила многие и ныне чудеса,
И то сказать могла, что кроют небеса;
Приходит к Сергию, мольбы ему приносит,
Всевышней помощи против Казани просит,
Вещая: «Муж святый! ты Дмитрию помог
Татарския луны сломить кичливый рог,
И мне ты помоги, дерзнув против Казани,
Россию оправдать во предлежащей брани;
Мое отечество, о Сергий! и твое...
Возносит пред тебя моление сие!»
Молитва в воздухе как дым не исчезает,
Но будто молния небесный свод пронзает,
На радужных она возносится крылах:
Молитву искренну читает бог в сердцах;
Она небесный свод и звезды сквозь преходит,
В умильность ангелов, геенну в страх приводит.
Мольбы его как гром пред богом раздались,
Проснулася Москва, ордынцы потряслись!

В сию достойную внимания годину
Измеривал творец двух царств земных судьбину:
Российский до небес возвысился венец,
Ордынской гордости означился конец;

Но победительным народам и державе
Препятства предлежать в гремящей будут славе.
Рассеется орда, угаснет их престол,
Но россам наперед устроит много зол. Тогда господнее изрек определенье
Орган небесных тайн в священном исступленье,
Трепещущ, духом полн, служащий алтарю,
Душ пастырь возвестил пророчества царю:
«О царь! сплетаются тебе венцы лавровы,
Я вижу новый трон, короны вижу новы!
Но царства покорить и славу обрести,
Ты должен многие страданья пренести.
Гряди, и буди тверд!..» Слова произнеслися
И гласом песненным по сводам раздалися.
В душе монарх тогда спокойство ощутил
И паки шествие ко граду обратил.
Адашев к славе огнь в царе усугубляет,
Написанных князей в предсении являет.
«Се Рюрик, предок твой, - вещает он царю, -
Троянску отрасль в нем и Августову зрю 1 ;
Он, силы подкрепив колеблемой державы,
Потомкам начертал бессмертный образ славы.
Се Ольга 1 мудрая, казняща Искорест,
Лучи вокруг главы, в руках имеет крест;
Коль свято царствует полночною страною!
Жена прославилась правленьем и войною!
Се праотцы твои! Взгляни на них, взгляни:
Ты видишь славу их! колена преклони.
Здесь кисть учение твое изобразует...»
И деда царского Адашев указует,
Который внутрь и вне спокоил царств раздор;
Но, кажется, к царю суровый мечет взор
И внука праздностью на троне укоряет.

Краснея, Иоанн на лик его взирает,
Ток слезный от стыда из глаз его течет,
«Начнем, начнем войну!» - Адашеву речет.
И се парящая в кругах эфирных слава
Гласит: «Готовься цвесть, Российская держава!»
Благочестивый дух царя в Казань ведет;

Престольный град его с гремящим плеском ждет.
Всевышний на него склонил свою зеницу,
И царь торжественно вступил в свою столицу;
Окрестности ее внезапно процвели,
Во сретенье ему, казалось, рощи шли;
Суровостью времен веселость умерщвленна
В долинах и лесах явилась оживленна;
Как будто бы струи прешедый чермных вод 2 ,
Ликует на холмах толпящийся народ;
Подъемлет высоко Москва верхи златые,
И храмы пением наполнились святые;
Любовью видит царь возженные сердца,
Зрит в подданных детей, они в царе - отца;
На лицах радости, в очах увеселенье,
И духом сладкое вкушает умиленье.

Коль царь всевышню власть нечестием гневит,
Натура вся тогда приемлет смутный вид;
Но если под венцом сияет добродетель,
Ликует весь народ, натура и владетель.
Казалось, Иоанн вновь царство приобрел;
Избранной думе быть в чертоги повелел 3 ;
Доныне стольный град стенящий, утружденный
Явился, будто бы осады свобожденный.

Подобный материал:

РОССИАДА
Поэма эпическая

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Иностранные писатели, сложившие нелепые басни о его суровости, при всем том по многим знаменитым его делам великим мужем нарицают. Сам Петр Великий за честь поставлял в мудрых предприятиях сему государю последовать. История затмевает сияние его славы некоторыми ужасными повествованиями, до пылкого нрава его относящимися, - верить ли толь не свойственным великому духу повествованиям, оставляю историкам на размышление. Впрочем, безмерные царские строгости, по которым он Грозным проименован, ни до намерения моего, ни до времени, содержащем в себе целый круг моего сочинения, вовсе не касаются.

Воспевая разрушение Казанского царства со властию державцев ордынских, я имел в виду успокоение, славу и благосостояние всего Российского государства; знаменитые подвиги не только одного государя, но всего российского воинства; и возвращенное благоденствие не одной особе, но целому отечеству, почему сие творение и «Россиадою» названо. Представляю младого монарха, лаврами увенчанного; сего монарха, о котором и г. Ломоносов в краткой Российской летописи утверждает, что сей царь уже по смерти первой своей супруги Грозным учинился и что неустройства бояр, наподобие крутой бури, нравы его возмутили; чему должно было приключиться гораздо после взятия Казани. Прославляю совокупно с царем верность и любовь к отечеству служивших ему князей, вельможей и всего российского воинства. Важно ли сие приключение в российской истории? Истинные сыны отечества, обозрев умом бедственное тогдашнее России состояние, сами почувствовать могут, достойно ли оно эпопеи... а моя поэма сие оправдать обязана.

Издавая в свет сей осьмилетний мой труд, ныне в третий раз исправленный и во многих местах дополненный, чувствую несовершенствы и недостатки оного, в сравнении с другими эпическими поэмами. Слабо сие сочинение, но оно есть первое на нашем языке; а сие самое и заслуживает некоторое извинение писателю.

Повествовательное сие творение расположил я на исторической истине, сколько мог сыскать печатных и письменных известий, к моему намерению принадлежащих; присовокупил к тому небольшие анекдоты, доставленные мне из Казани бывшим начальником университетских гимназий в 1770 году 1 . Но да памятуют мои читатели, что как в эпической поэме верности исторической, так в дееписаниях поэмы искать не должно. Многое отметал я, переносил из одного времени в другое, изобретал, украшал, творил и созидал. Успел ли я в предприятии моем, о том не мне судить; но то неоспоримо, что эпические поэмы, имеющие в виду своем иногда особливые намерения, обыкновенно по таковым, как сия, правилам сочиняются.

ВЗГЛЯД НА ЭПИЧЕСКИЕ ПОЭМЫ

В «Одиссее» воспето десятилетнее странствование итакского царя Улисса; возвращение его в дом свой и страшное избиение любовников Пенелопиных, которое «Минстерофанией» наречено.

Вергилий в несравненной «Энеиде» воспел побег Энеев из разоренной греками Трои, прибытие его в Карфагену, любовь его с Дидоною, неверность его к сей несчастной царице. Другой побег его, в Италию, где, убив Турна, сопрягается он с Лавиниею, невестою сего почтенного князя.

В «Погубленном рае» важный Мильтон повествует падение первого человека, вкушение запрещенного плода, торжество диавола, изгнание Адама и Евы из рая за их непослушание, и причину злополучия всего человеческого рода.

Волтер начинает свою «Генриаду» убиением Генриха III 1 , a оканчивает обращением Генриха IV 2 из одной религии в другую, - но прекрасные стихи его всё делают обворожительным.

Армида в Тассовом «Иерусалиме» 3 , прекрасная волшебница Армида есть душа сей неоцененной поэмы; ее хитрости, коварства, ее остров, ее нежности, ее самая свирепость по отбытии Ренода восхитительны 4 , но не суть назидательны.

Пробежим «Лузиаду» Камоэнсову 5 и «Фарзалию» Луканову 6 . Первая есть странствование лузитанцев в Африку, обретение некоторых новых земель - сказания и чудесности. Вся сия поэма есть пиитическое повествование, в коем и сам поэт имел участие. Но повествование, живою кистью писанное, сладостное, привлекательное; это есть галерея преизящных картин, непорядочно расставленных, но каждая из них восхищает, трогает, удивляет и в память врезывается.

«Фарзалию» многие нарицают газетами 7 , пышным слогом воспетыми; но сии газеты преисполнены высокими мыслями, одушевленными картинами, поразительными описаниями и сильными выражениями; в ней воспета война Юлия с Помпеем; при всем том поэма недокончена певцом своим и не была исправлена.

Для тех сие пишу, которые думают, будто эпическая поэма похвальною песнию быть должна. Эпическая поэма заключает какое-нибудь важное, достопамятное, знаменитое приключение, в бытиях мира случившееся и которое имело следствием важную перемену, относящуюся до всего человеческого рода, - таков есть «Погубленный рай» Мильтонов; или воспевает случай, в каком-нибудь государстве произошедший и целому народу к славе, к успокоению или, наконец, ко преображению его послуживший, - такова должна быть поэма «Петр Великий», которую, по моему мнению, писать еще не время. Два великие духа принимались петь Петра Великого, г. Ломоносов и Томас 1 ; оба начали - оба не кончили.

К такому роду поэм причесть должно «Генриаду» Волтерову - и мою «Россиаду», не сравнивая, однако, слабое мое творение с превосходной эпопеей Волтеровой. Горе тому россиянину, который не почувствует, сколь важную пользу, сколь сладкую тишину и сколь великую славу приобрело наше отечество от разрушения Казанского царства! Надобно перейти мыслями в те страшные времена, когда Россия порабощена была татарскому игу, надо вообразить набеги и наглости ордынцев, внутрь нашего государства чинимые, представить себе князей российских, раболепствующих и зависящих от гордого или уничижительного самовластия царей казанских, видеть правителей татарских не только по городам, но и по всем селам учрежденных и даже кумиров своих в самую Москву присылающих для поклонения им князей обладающих, надобно прочесть внимательно всю историю страдания нашего отечества во время его порабощения ордынцам, - и вдруг вообразить Россию, над врагами своими торжествующую, иго мучителей своих свергшую, отечество наше, победоносными лаврами увенчанное, и младого государя, прежним своим законодателям кроткие законы предписующего.

Читатель! ежели, преходя все сии бедства нашего отечества, сердце твое кровию не обливается, дух твой не возмутится и наконец в сладостный восторг не придет, - не читай мою «Россиаду» - она не для тебя писана - писана она для людей, умеющих чувствовать, любить свою отчизну и дивиться знаменитым подвигам своих предков, безопасность и спокойство своему потомству доставивших.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

О ты, витающий превыше светлых звезд,
Стихотворенья дух! приди от горних мест,
На слабое мое и темное творенье
Пролей твои лучи, искусство, озаренье!

Но как российские Ираклы ни сражались,
Главы у гидры злой всечасно вновь рождались,
И, жалы отрастив в глухих местах свои,
Вползали паки в грудь России те змеи.
Драконова глава лежала сокрушенна,
Но древня злоба в нем была не потушенна;
Под пеплом крылся огнь и часто возгорал,
Во смутны россов дни он силы собирал;
Неукротимых орд воскресла власть попранна
Во время юности второго Иоанна.
Сей деда храброго венчанный славой внук
Едва не выпустил Казань из слабых рук;
Смутился дух его несчастливым походом,
Где он начальствовал в войне прошедшим годом,
Где сам Борей воздвиг противу россов брань,
Крилами мерзлыми от них закрыв Казань;
Он мрачной тучею и бурями увился,
Подобен грозному страшилищу явился,
В глухой степи ревел, в лесу дремучем выл,
Крутился между гор, он рвал, шумел, валил,
И, волжские струи на тучны двигнув бреги,
Подул из хладных уст морозы, вихрь и снеги;
Их пламенная кровь не стала россов греть,
Дабы в наставший год жарчее воскипеть.

В то время юный царь в столицу уклонился,
Где вместо гласа труб забавами пленился.
О ты, на небесах живущий в тишине!
Прости, великий царь, мою отважность мне,
Что утро дней твоих во тьме дерзну представить,
Пресветлый полдень твой громчае буду славить;
Велик, что бурю ты вкруг царства укротил,
Но больше, что страстям душевным воспретил.

Увидев, что Москва, оставив меч, уснула,
Трепещуща луна из облак проглянула;

Алчба, прикованна корыстей к колеснице,
В российской сеяла страдание столице.
О благе собственном вельможи где рачат,
Там чувства жалости надолго замолчат.
Москва, разимая погибелию внешной,
От скорбей внутренних явилась безутешной.

Сокрылась истина на время от царя;
Лукавство, честь поправ, на собственность воззря,
В лице усердия в чертогах появилось,
Вошло, и день от дня сильняе становилось.

И лесть надежные подпоры получила,
От царского лица невинность отлучила.
Гонима, истина, стрелами клеветы,
Что делала тогда? В пещеры скрылась ты!

Во смутны времена еще вельможи были,
Которы искренно отечество любили;
Соблазны счастия они пренебрегли,
При явной гибели не плакать не могли;
Священным двигнуты и долгом, и законом,
Стенать и сетовать дерзали перед троном;
Пороков торжество, попранну правду зря,
От лести ограждать осмелились царя.
Вельможи в сединах монарха окружают,
Их слезы общую напасть изображают;
Потупленны главы, их взоры, их сердца,
Казалося, туман простерли вкруг венца;
На смутных их челах сияет добродетель,
В которых свой позор прочесть бы мог владетель.
Дух бодрости в тебе, вещают, воздремал!
Но царь, то зная сам, их плачу не внимал.

Уныл престольный град, Москва главу склонила,
Печаль ее лицо, как ночь, приосенила;
Вселилась в сердце грусть и жалоба в уста,
Тоскуют вкруг нее прекрасные места;
Унынье, растрепав власы, по граду ходит,
Потупив очи вниз, в отчаянье приводит,
Биет себя во грудь, реками слезы льет;
На стогнах торжества, в домах отрады нет;
В дубравах стон и плач, печаль в долинах злачных;
Во граде скопища, не слышно песней брачных;
Всё в ризу облеклось тоски и сиротства,
Единый слышен вопль во храмах божества.
Грызомая внутри болезнью всеминутной,
Казалася Москва воде подобна мутной,
Которая, лишась движенья и прохлад,
Тускнеет, портится и зарождает яд.
Народ отчаянный, гонимый, утомленный,
Как будто в Этне 1 огнь внезапно воспаленный,
Лесистые холмы, густые древеса
С поверхности горы бросает в небеса.

Россия, прежнюю утратив красоту
И видя вкруг себя раздор и пустоту,
Везде уныние, болезнь в груди столицы,
Набегом дерзких орд отторженны границы,
Под сенью роскошей колеблющийся трон,
В чужом владении Двину, Днепр, Волгу, Дон
И приближение встречая вечной ночи, -
Возносит к небесам заплаканные очи,
Возносит рамена к небесному отцу,
Колена преклонив, прибегла ко творцу;
Открыла грудь свою, грудь томну, изъязвленну,
Рукою показав Москву окровавленну,
Другою - вкруг нее слиянно море зла;
Взрыдала, и рещи ни слова не могла.

Тогда единому из праведных мужей,
Живущих в лепоте божественных лучей,
Господнему лицу во славе предстоящих
И в лике ангелов хвалу его гласящих,
Всевышний рек: «Гряди к потомку твоему,
Дай видеть свет во тьме, подай совет ему;
В лице отечества явися Иоанну,
Да узрит он в тебе Россию всю попранну!..»

Скорей, чем солнца луч, текущего в эфир,
Летящий средь миров, как веющий зефир,
Небесный муж в страну полночную нисходит,
Блистательну черту по воздуху проводит;
Закрытый облаком, вступает в царский дом,
Где смутным Иоанн лежал объятый сном;
С пришествием его чертоги озарились,
Весь град затрепетал, пороки в мрак сокрылись.
Является царю сия святая тень
Во образе таком, в каком была в той день,
В который, в мире сем оставив зрак телесный,
Взлетела, восстенав, во светлый дом небесный;
Потупленна глава, лежаща на плечах,
Печальное лицо, померклый свет в очах,
Мечом пронзенна грудь, с одежды кровь текуща, -
Трепещущая тень, с молчанием грядуща,
И спящего царя во ужас привела,
Приблизилась к нему и так ему рекла:

«Ты спишь, беспечный царь, покоем услажденный,
Весельем упоен, к победам в свет рожденный;

Отверзлось небо вдруг вздремавшего очам,
И видит Иоанн печальных предков там,
Которы кровию своею увенчались,
Но в прежнем образе очам его являлись:
Батыев меч во грудь Олегову вонзен;
Георгий 1 , брат его, лежит окровавлен;
Несчастный Феогност 2 оковы тяжки носит,
Отмщения ордам за смерть и раны просит;
Склонив главы свои, стонают князи те,
Которы мучимы в их были животе.
Там видится закон, попранный, униженный,
Лиющий токи слез и мраком окруженный;
Погасшим кажется князей российских род;
Вельможи плачущи, в унынии народ;
Там лица бледные в крови изображенны,
Которы в жизни их ордами пораженны;
Он видит сродников и предков зрит своих,
Их муки, их тоску, глубоки раны их.

И тень рекла ему: «Отшед в мученье многом,
Роптая на тебя, сии стоят пред богом;

Но в действо тайное хотенье произвесть,
Велел в чертог к себе Адашева привесть 2 .

Сей муж, разумный муж, в его цветущи лета,
Казался при дворе как некая планета,
Вступающа в свой путь от незнакомых мест
И редко зримая среди горящих звезд.
Придворные его с досадой угнетали,
Но внутренно его сердцами почитали.
Ад

Во всех видах искусства существуют сложившиеся исторически внутренние подразделения, крупные - виды, и составляющие эти виды более мелкие жанры.

Литературные виды

Вся литература делятся на следующие виды - лирика, эпос и драма.

Лирика получила свое название от музыкального инструмента - лира. В древности игра на ней сопровождала чтение стихов. Классический пример - Орфей.

Эпос (от греческого epos - повествование) представляет собой второй вид. И все, что входит в него, носит название эпические жанры.

Драма (от греческого drama) - третий вид.

Еще в глубокой древности Платоном и Аристотелем предпринимались попытки разделения литературы по родам. Научно такое деление обосновал Белинский.

В последнее время сформировалась и выделилась в отдельный (четвертый) вид литературы совокупность определенных самостоятельных произведений. Это - лиро-эпические жанры. Из названия следует, что эпический жанр поглотил и преобразовал в себе отдельные составляющие лирического жанра.

Примеры художественного эпоса

Сам эпос делится на народный и авторский. Причем народный эпос был предтечей авторского эпоса. Такие примеры эпических жанров как роман, эпопея, повесть, рассказ, очерк, новелла, сказка и поэма, ода и фэнтези в совокупности представляют собой весь массив художественной литературы.

Во всех эпических жанрах тип повествования может быть разным. В зависимости от чьего лица ведется описание - автора (рассказ ведется от третьего лица) или персонифицированного персонажа (рассказ ведется от первого лица), или от лица какого-то конкретного рассказчика. Когда описание ведется от первого лица, тоже возможны варианты - рассказчик может быть один, их может быть несколько или это может быть условный рассказчик, не принимавший участия в описываемых событиях.

Характерные черты этих жанров

Если повествование ведется от третьего лица, то предполагается некоторая отстраненность, созерцательность в описании событий. Если же от первого или нескольких лиц, то возникает несколько различных взглядов на трактуемые события и личная заинтересованность героев (такие произведения называют авторскими).

Характерные особенности эпического жанра - это сюжет (предполагающий последовательную смену событий), время (в эпическом жанре оно полагает наличие определенной дистанции между описываемыми событиями и временем описания) и пространство. Трехмерность пространства подтверждается описанием портретов героев, интерьеров и пейзажей.

Особенности эпического жанра характеризуют способность последнего включать в себя элементы как так и драмы (монологи, диалоги). Эпические жанры как бы перекликаются между собой.

Формы эпических жанров

Кроме того, существуют три структурные формы эпоса - большая, средняя и малая. Некоторые литературоведы опускают среднюю форму, относя повесть к большой, в которую входят роман и эпопея. Существует понятие роман-эпопея. Друг от друга они отличаются формой повествования и сюжета. В зависимости от вопросов, поставленных на рассмотрение в романе, он может относиться к историческому, фантастическому, авантюрному, психологическому, утопическому и социальному. И это тоже особенности эпического жанра. Количество и глобальность тем и вопросов, ответы на которые может дать эта литературная форма, позволило Белинскому сравнить роман с эпосом частной жизни.

К средней форме относится повесть, а рассказ, новелла, очерк, сказка, притча и даже анекдот составляют малую эпическую форму. То есть основные эпические жанры - это роман, повесть и рассказ, которые литературная критика характеризует как, соответственно, «главу, листок и строку из книги жизни».

Представители крупной формы жанров

Наряду с перечисленными выше такие эпические жанры, как поэма, новелла, сказка, очерк, имеют свои характерные особенности, дающие читателю представление об определенном содержании. Все эпические рождаются, достигают пика совершенства и умирают. Сейчас муссируются слухи об умирании романа.

Такие представители эпических жанров крупных форм, как роман, эпопея или роман-эпопея говорят о масштабности отображаемых событий, представляющих как общенациональный интерес, так и жизнь отдельного человека на фоне этих событий.

Эпопея представляет собой монументальное произведение, темой которого всегда становятся проблемы и явления, имеющие общенародное значение. Ярким представителем этого жанра является роман «Война и мир» Л. Толстого.

Составляющие эпических жанров

Представляет собой стихотворный (бывает и прозаический - «Мертвые души») жанр, сюжет которого, как правило, посвящен воспеванию национального духа и традиций народа.

Сам термин «роман» произошел от названия языка, на котором выходили в свет первые печатные произведения - романский (Рим или Рома, где произведения издавались на латыни). Особенностей у романа может быть очень много - жанровые, композиционные, художественно-стилистические, языковые и сюжетные. И каждая из них дает право отнести произведение к какой-то конкретной группе. Есть социальный роман, нравоописательный, культурно-исторический, психологический, приключенческий, экспериментальный. Есть авантюрный роман, есть английский, французский, русский. В основном же роман - это крупное, художественное, чаще всего прозаическое произведение, написанное по определенным канонам и правилам.

Средняя форма художественного эпоса

Особенности этического жанра «повесть» заключаются не только в объеме произведения, хотя ее и называют «малым романом». В повести гораздо меньше происшествий. Чаще всего она посвящена одному центральному событию.

Рассказ - прозаическое небольшое произведение повествовательного характера, описывающее какой-нибудь конкретный случай из жизни. От сказки он отличается реалистичностью окраски. По мнению некоторых литературоведов рассказом может называться произведение, в котором присутствует единство времени, действия, события, места и персонажа. Это все говорит о том, что в рассказе, как правило, описывается один эпизод, происходящий с одним героем, в конкретное время. Четко прописанных определений этого жанра нет. Поэтому многие считают, что рассказ - это русское название новеллы, которая впервые была упомянута в западной литературе еще в XIII веке и представляла собой небольшую жанровую зарисовку.