Я думал жалкий человек. «Валерик»(Я к вам пишу случайно, — право…), анализ стихотворения Лермонтова. Анализ стихотворения Лермонтова «Валерик»

Найденыш

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он - зачем?

М.Ю. Лермонтов.

Найденыш приступил к работе. Сегодня техобслуживание затянулось, и к обязанностям градоначальника он приступил поздно. Жесткий корпус сиял полировкой, фильтры без привычного поскрипывания пропускали прохладный воздух к постепенно разогревающемуся ядру. Видео сенсоры после ослепительных ламп ремонтного дока все еще адаптировались к полутьме центрального поста. Найденыш не мог понять назначения столь интенсивного светового потока в мастерских. А причина, по всей вероятности, была. Сколько раз ему приходилось недоумевать по поводу абсурдных установок старика Николсона? И каждый раз эксцентричному решению предыдущего мэра находилось логичное объяснение.

Металлокерамические пальцы пробежались по виртуальной клавиатуре, и стена из мониторов ожила. Сейчас она больше всего напоминала шахматную доску. Половина мерцающих квадратов исправно отображала информацию. Другая половина оставалась темной. Каждый черный квадрат по диагонали пересекала надпись: доступ запрещен. Найденыш прекрасно помнил свой первый день в должности. Комнату тогда освещал единственный активный монитор. Николсон оказался весьма педантичным и последовательным учителем. Он продолжал обучать Найденыша, даже когда срок функционирования телесного ядра Генри Николсона истек. Вот уже два года новый мэр неделю за неделей расширял доступное информационное пространство. И, по-прежнему, о реальном управлении городом оставалось только мечтать. Зато новый мэр КимСити обзавелся верным спутником. Мистер Ноллз и сейчас парил рядом, наполняя комнату мерным жужжанием миниатюрных винтов.

Какие новости, Ноллз?

Все идет согласно графику. Рейдерская группа возвращается через два часа. Сегодня магнитная буря, последний сеанс связи пропущен. Население КимСити на сегодня составляет восемьсот двадцать шесть единиц. Из них восемьсот два Организованных, двадцать четыре Автономных...

Вчера было восемьсот двадцать восемь?

Совершенно верно, градоначальник! Четверо находятся в доке кэпа Джона, их процессоры деактивированы. Две единицы после восстановительного цикла возвращены в строй.

Доки кэпа Джона... Любой вновь прибывший в город проходил через них. Найденыш помнил, как сквозь прутья рейдерской клетки рассмотрел наполовину сточенную ветрами пустошей надпись на стеле: "Д.бро п.ж....ат. в К.м..т., город, запр....м.р..ан..й на с.....е". Он тогда изрядно перепугался, не разобрав последнего слова. Вдруг неизвестные прежние обитатели запрограммировали город на съедение гостя? Прежние...

Прежних в окрестностях не обнаружено?

Мистер Ноллз сбросил обороты винтов и мягко спланировал на высоту роста Найденыша. Светодиод над объективом загорелся синим. На мгновенье мэру показалось, что спутник внимательно вглядывается в иллюминатор его корпуса, пытаясь определить, серьезно ли спрашивает начальник?

Отчет о количестве и статусе Прежних исключен из протокола инструкцией...

Верно,- оборвал сферического говоруна Найденыш,- чем заняты Автономные?

Восемь особей проводят время в баре хромого Бобби. Остальные отдыхают в отведенных им помещениях.

Градоначальник глубоко вздохнул, дежурно удивившись устройству собственного тела. Ни у одного горожанина и близко не было такой конституции. Жесткое ядро, приводимое в действо частично сервоприводами, частично мягким ядром. Иррациональность блок-схемы усугублялась частотой, с которой приходилось пользоваться нелепой конструкцией. Лифты в отчетах определялись как исправные механизмы. Но ни разу не распахнули двери перед мэром. Просторные залы зачастую оказывались лишенными элементарных лестниц, и передвигаться по ним приходилось исключительно по тросам, хаотично провисающим под собственным весом. Кстати, один из канатов в зале 6В оказался испачкан маслом, зажим манипулятора едва не соскользнул вчера. Надо дать указания Ноллзу, пусть вызовет одного из Организованных. Странно, что они выполняют лишь мелкие поручения. И то не всегда. Разве власть не должна основываться на безусловной субординации и подчинении? Каким же образом тогда руководить горожанами? Или должность мэра предполагает чисто символические права? Почему Николсон не объяснил всего? Почему ни разу не встретился лично, ограничиваясь видео беседами? Зачем сделал нового мэра пленником башни Ратуши?

Все руководство Организованными свелось к диалоговому режиму, который инициировали подчиненные. Ему оставалось выбрать между двумя ответами. Да-нет, разрешить-запретить, ноль-единица. Примитив. К тому же выбор проходил процедуру ратификации Основного Сервера. Отрицательная оценка электронного куратора случалась нечасто, но воспринималась новым мэром болезненно, как покушение подчиненного на компетентность начальника. Найденыш задумался. Для чего именно его Николсон назначил мэром КимСити? Сам старик отвечал обычно, что следовал линейному алгоритму выбора максимально возможного потенциала интеллектуального развития. И всегда почему-то улыбался при ответе. У него странно менялось лицо, следуя прихотливой игре мимических мышц. В такие минуты Найденыш жалел, что в базе данных нет библиотеки физиогномики. С месяц назад он решил заполнить пробел, наблюдая за поведением Автономных. Существование их само по себе являлось загадкой. Николсон игнорировал все вопросы, касающиеся появления Автономных в КимСити. Поэтому Найденышу пришлось самому сопоставлять факты. По всему выходило, что Автономные произошли от Организованных. Доступ к их блок-схемам отсутствовал, и гипотеза происхождения существ путем изменения личностного модуля оставалась теорией, столь же стройной, сколь и спорной. Подтверждения выводов осложнялись еще и явно намеренным искажением информационного канала, отслеживающего деятельность Автономных. Найденыш вывел картинку из бара на основной экран. Толстяк в клетчатой рубахе, как обычно, восседал на высоком стуле перед стойкой. Высокую кружку, наполовину пустую, обнимали широкие ладони. За столиком в центре устроилась компания из четверых садовников в спецовках. Так Найденыш именовал всех рабочих, занятых в оранжерее. На тарелках перед ними желтели горкой не то разваренные зерна, не то размятая овощная мякоть, политая кроваво-красным соусом. В углу сплетничали две женщины, с упоением обсуждая легкомысленность подруги, у которой как раз сейчас назначена встреча с неким Рисом. Сам Бобби методично протирал бокал белоснежным полотенцем, время от времени приподнимая стекло на уровень глаз.

А вот и несоответствия! Тень от толстяка вовсе не являлась его проекцией на плоскость пола. Такую тень мог бы отбрасывать ящик, оставленный Бобби по забывчивости на барном табурете. Но отнюдь не такой сутулый здоровяк. Найденыш проверил список программ. Так и есть! Специальная утилита "линза Джейсена" корректировала изображение, не позволяя сформировать адекватную картину. Любопытно, что камеры, настроенные на отслеживание Организованных, обходились без коварной утилиты. Почему? Как жаль, что выход из башни Ратуши для мэра не предусмотрен. Или предусмотрен, но заблокирован режимом консервации?

Резкий сигнал зуммера вывел его из состояния задумчивости.

Рейдерская группа на связи,- невозмутимо пояснил вновь воспаривший под потолок помощник.

Нашли что-то ценное?

В реестре керамика, три поврежденных корпуса Хищников, разбитая орудийная турель, бухта кабеля, гусеничные траки...

Мэр согласно кивал. Добыча редко радовала сюрпризами. Останки Хищников, годная к переработке оснастка подземного, оставленного Прежними давным-давно мегаполиса, случайные находки, обнаженные переползающими с места на место барханами Пустошей. С Хищниками все понятно. Сбившиеся в стаи поврежденные Организованные, попавшие под влияние одного из Уничтожителей. Разница в иерархическом статусе играла с гражданскими единицами злую шутку. Протокол субординации заставлял их подчиняться Уничтожителю. И зачастую огромный тягач шел в бой, направляемый приказом кургузой танкетки, не только годы назад выпустившей последний снаряд, но и утратившей возможность самостоятельного передвижения! Охранники КимСити расправлялись с отрядами агрессоров еще на дальних подступах к городу. Ведь благодаря докам кэпа Джона они не испытывали недостатка в боезапасе. Да и беспилотники курсировали в окрестностях не напрасно.

Стихотворение «Валерик» написано Михаилом Лермонтовым во время второй кавказской ссылки в 1840 году. Спустя три года оно впервые было напечатано в альманахе «Утренняя заря». В произведении описано сражение на речке Валерик, в котором поэт участвовал. Он находился в отряде генерала Галафеева. Это подразделение вело активные военные действия в Чечне.

Тема произведения вечна и актуальна для всего человечества. Это осознание хрупкости, красоты и ценности жизни перед лицом смертельной опасности в беспощадной и бессмысленной войне.

Жанр стихотворения можно определить как редкое сочетание любовной и военной лирики, где присутствуют и зарисовки пейзажа, и философские размышления, и сцены быта горцев. Это послание-исповедь героя своей возлюбленной. Оно было адресовано Варваре Лопухиной, к которой Лермонтов многие годы испытывал нежные чувства.

Первая и последняя части стихотворения, где поэт говорит о своей любви, как бы обрамляют главную часть произведения с описанием сражения. Такой композиционный прием удачно соединяет переживания героя и трагические события войны в единое целое.

Первая часть, хоть и обращена к любимой женщине, совершенно лишена романтического настроения. Лермонтов оправдывает это тем, что после пережитой кровавой бойни былые чувства кажутся ему игрой. Все светские развлечения остались для поэта в прошлом, а в настоящей жизни царят уныние и хаос. Однако автор не в силах отказаться от долгой сердечной привязанности, поэтому стремится оттолкнуть от себя возлюбленную иронией и воспоминаниями о пережитом ужасе. Он считает, что и любимая к нему равнодушна, у них нет душевной близости.

Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.

Вторая часть стихотворения описывает военные действия. Здесь тон повествования меняется, возрастает число переносов одного предложения в смежных строчках. Лермонтов вводит множество глаголов, избегает личных местоимений: «дело началось» , «подходим ближе» , «вдруг с гиком кинулись» . Все это создает картину хаоса и нервозности, движения обезличенных масс, уродливой реальности.

После битвы снова возникают образы отдельных людей – солдата, генерала, лирического героя. Лермонтов, как и в «Бородино» , показывает военные действия с точки зрения их рядового участника. Этот новый для того времени прием находит свое выражение в точных и простых описаниях, как в сцене с умирающим капитаном.

Особый трагизм происходящего автор видит в том, что русские и горцы, чей вольный и гордый дух вызывает глубокое уважение, должны убивать друг друга в этом бессмысленном и кровопролитном конфликте. Как и в других произведениях, посвященных Кавказу, Лермонтов выражает несогласие с методами, которыми проводилось присоединение этих территорий к России.

И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?

В стихотворении автор ни разу не называет чеченцев врагами. Он употребляет только положительные определения – «горцы» , «удальцы» . А перед описанием жестокой схватки и вовсе заявляет о своей любви к этому народу. Характерен и образ «кунака» лирического героя – чеченца Галуба.

Жестокую прозу войны автор противопоставляет поэзии природы, грубый язык военных команд – торжественному и величественному слогу, которым описывает горный пейзаж. «Гордые и спокойные» вершины гор должны напоминать человеку о вечности, стремлении к духовным высотам.

Третья часть стихотворения вновь обращена к возлюбленной. Свои глубокие мысли и чувства лирический герой пытается представить как чудачества, с горечью полагая, что тревоги войны выглядят дикими и нелепыми среди светских забав. При этом Лермонтов подразумевает, что так считает не только его возлюбленная, но и все светское общество.

В стихотворении «Валерик» поэт использовал разнообразные изобразительные средства. Подвижный четырехстопный и двустопный ямб, нерегулярная рифмовка нескольких строф подряд, многочисленные сверхсхемные ударения, охватывающие, перекрестные и смежные рифмы поразительно точно передают и естественные интонации диалогов, и рваный ритм боя, и величие горных вершин, и слегка ироничные философские рассуждения автора.

Белинский оценивал значение «Валерика» в творчестве Лермонтова как проявление его особенного таланта. Поэт умел прямо смотреть на истину и чувства, не приукрашая их.

• «Родина», анализ стихотворения Лермонтова, сочинение
• «Парус», анализ стихотворения Лермонтова

Я к вам пишу случайно; право
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам?- ничего!
Что помню вас?- но, Боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, все равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и при том что пользы верить
Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок;
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!
Во-первых потому, что много,
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил;
Потом в раскаяньи бесплодном
Влачил я цепь тяжелых лет;
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию,- но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье?
Не все ль одно. Я жизнь постиг;
Судьбе как турок иль татарин
За все я ровно благодарен;
У Бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса востока
Меня с ученьем их Пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
Все, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве,
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне;
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам;
И вижу я неподалеку
У речки, следуя Пророку,
Мирной татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз;
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету наговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел! прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик - и снова все вокруг
Затихло… но жара уж спала,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор. Где вторая рота?
Что, вьючить?- что же капитан?
Повозки выдвигайте живо!
Савельич! Ой ли - Дай огниво!-
Подъем ударил барабан -
Гудит музыка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
Там на опушке - два, и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выйдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской;
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… выстрел… легкий дым…
Эй вы, станичники, за ним…
Что? ранен!..- Ничего, безделка…
И завязалась перестрелка…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало;
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет;
Зато видал я представленья,
Каких у вас на сцене нет…

Раз - это было под Гихами,
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
Мелькали маяки кругом;
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками;
И оживилися леса;
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось;
Чу! в арьергард орудья просят;
Вот ружья из кустов [вы]носят,
Вот тащат за ноги людей
И кличут громко лекарей;
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки;
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Все тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат;
Еще продвинулись; молчат;
Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало;
Потом мелькнуло шапки две;
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Не долго длилося оно,
Но [в] этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… глядим: лежат рядами,
Что нужды? здешние полки
Народ испытанный… В штыки,
Дружнее! раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгнуть с коня…
Ура - и смолкло.- Вон кинжалы,
В приклады!- и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах; мрачно, грубо
Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… на шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал;
В груди его едва чернели
Две ранки; кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась, взоры
Бродили страшно, он шептал…
Спасите, братцы.- Тащат в торы.
Постойте - ранен генерал…
Не слышат… Долго он стонал,
Но все слабей и понемногу
Затих и душу отдал Богу;
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
И понесли. Тоской томимый
Им вслед смотрел [я] недвижимый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли;
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло все; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?
Галуб прервал мое мечтанье,
Ударив по плечу; он был
Кунак мой: я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: Валерик,
А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми.
- А сколько их дралось примерно
Сегодня?- Тысяч до семи.
- А много горцы потеряли?
- Как знать?- зачем вы не считали!
Да! будет, кто-то тут сказал,
Им в память этот день кровавый!
Чеченец посмотрел лукаво
И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают. Дай вам Бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвеньи
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденьи?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?-
Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..

Анализ стихотворения «Валерик» Лермонтова

Во время первой ссылки на Кавказ Лермонтов так и не смог принять участия в боевых действиях, к чему очень стремился. Романтическая натура Лермонтова жаждала подвига. Эта возможность была ему предоставлена во второй ссылке. Поэт попал под командование генерал-лейтенанта Галафеева и даже вел официальный «Журнал военных действий». В июле 1840 г. Лермонтов участвовал в боевых операциях возле р. Валерик (в пер. «речка смерти») и проявил незаурядную храбрость. За один из боев поэт был приставлен к ордену Станислава 3-й ст., но уже после его смерти пришел отказ Николая I. Свои впечатления о войне Лермонтов выразил в произведении «Я к вам пишу случайно; право…» (1840). Название «Валерик» было дано издателями.

Стихотворение начинается с обращения Лермонтова к неизвестной собеседнице, оставшейся в России. Оно отражает философские размышления поэта о своей прошлой жизни и объясняет мотивы, которыми он руководствовался, отправляясь на войну. Лермонтов признается женщине в любви, которую ничто не может изгладить из его памяти. Невыносимые страдания приучили поэта к терпению. Он уже давно привык ко всему и не испытывает ни злобы, ни благодарности к судьбе.

Лермонтов постепенно от общих рассуждений переходит к описанию настоящего положения. Он находится среди русского военного лагеря. Удивительная природа Кавказа вызывает в его душе умиротворение. За будничными трудами некогда предаваться тоске. Поэта окружает непривычная восточная культура, которая невольно привлекает его. Жизнь спокойна только на первый взгляд. В любой момент может произойти внезапная стычка с неприятелем. Но короткая перестрелка давно стала привычным явлением, «безделкой». Она даже не вызывает чувства опасности. Лермонтов сравнивает такие «сшибки удалые» с «трагическим балетом».

Центральная сцена стихотворения – кровопролитное сражение на реке Валерик. Поэт очень подробно описывает эту битву, ее достоверность подтверждается «Журналом военных действий». При этом он умалчивает о собственных подвигах, но с чувством уважения отзывается о военных товарищах.

После битвы автор с сожалением оглядывает место кровавой резни. Огромные жертвы с обеих сторон наводят его на печальные размышления о смысле войны. Благородная жажда подвига сменяется скорбью по погибшим. Причем если русские солдаты будут поименно учтены и похоронены, то убитых горцев даже никто не считает. Очень символично звучит перевод названия р. Валерик – «речка смерти».

В финале автор вновь обращается к любимой. Он уверен, что его «безыскусственный рассказ» будет неинтересен светской женщине. «Тревоги дикие войны» скучны для человека, проводящего жизнь в праздности и веселье. В этом звучит обвинительный приговор Лермонтова всему высшему обществу. В скрытой форме поэт также предъявляет обвинение захватнической войне России на Кавказе. Потери местного населения вообще не учитываются, а судьба и победы русских солдат и офицеров никого не интересуют.

Я к вам пишу случайно, - право,
Не знаю как и для чего.
Я потерял уж это право.
И что скажу вам? - ничего!
Что помню вас? - но, боже правый,
Вы это знаете давно;
И вам, конечно, всё равно.

И знать вам также нету нужды,
Где я? что я? в какой глуши?
10 Душою мы друг другу чужды,
Да вряд ли есть родство души.
Страницы прошлого читая,
Их по порядку разбирая
Теперь остынувшим умом,
Разуверяюсь я во всем.
Смешно же сердцем лицемерить
Перед собою столько лет;
Добро б еще морочить свет!
Да и притом, что пользы верить
20 Тому, чего уж больше нет?..
Безумно ждать любви заочной?
В наш век все чувства лишь на срок,
Но я вас помню - да и точно,
Я вас никак забыть не мог!

Во-первых, потому, что много
И долго, долго вас любил,
Потом страданьем и тревогой
За дни блаженства заплатил,
Потом в раскаянье бесплодном
30 Влачил я цепь тяжелых лет
И размышлением холодным
Убил последний жизни цвет.
С людьми сближаясь осторожно,
Забыл я шум младых проказ,
Любовь, поэзию, - но вас
Забыть мне было невозможно.

И к мысли этой я привык,
Мой крест несу я без роптанья:
То иль другое наказанье? -
40 Не всё ль одно. Я жизнь постиг.
Судьбе, как турок иль татарин,
За всё я ровно благодарен,
У бога счастья не прошу
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Меня с ученьем их пророка
Невольно сблизили. Притом
И жизнь всечасно кочевая,
Труды, заботы ночь и днем,
50 Всё, размышлению мешая,
Приводит в первобытный вид
Больную душу: сердце спит,
Простора нет воображенью…
И нет работы голове…
Зато лежишь в густой траве
И дремлешь под широкой тенью
Чинар иль виноградных лоз,
Кругом белеются палатки;
Казачьи тощие лошадки
60 Стоят рядком, повеся нос;
У медных пушек спит прислуга,
Едва дымятся фитили;
Попарно цепь стоит вдали;
Штыки горят под солнцем юга.
Вот разговор о старине
В палатке ближней слышен мне,
Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
70 Как доставалося и нам.
И вижу я неподалеку
У речки: следуя пророку,
Мирно́й татарин свой намаз
Творит, не подымая глаз.
А вот кружком сидят другие.
Люблю я цвет их желтых лиц,
Подобный цвету ноговиц,
Их шапки, рукава худые,
Их темный и лукавый взор
80 И их гортанный разговор.
Чу - дальний выстрел! Прожужжала
Шальная пуля… славный звук…
Вот крик - и снова всё вокруг
Затихло… Но жара уж спа́ла,
Ведут коней на водопой,
Зашевелилася пехота;
Вот проскакал один, другой!
Шум, говор: «Где вторая рота?»
- «Что, вьючить?» - «Что же капитан?»
90 - «Повозки выдвигайте живо!»
«Савельич!» - «Ой ли!»
- «Дай огни́во!»
Подъем ударил барабан,
Гудит музы́ка полковая;
Между колоннами въезжая,
Звенят орудья. Генерал
Вперед со свитой поскакал…
Рассыпались в широком поле,
Как пчелы, с гиком казаки;
Уж показалися значки
100 Там на опушке - два и боле.
А вот в чалме один мюрид
В черкеске красной ездит важно,
Конь светло-серый весь кипит,
Он машет, кличет - где отважный?
Кто выдет с ним на смертный бой!..
Сейчас, смотрите: в шапке черной
Казак пустился гребенской,
Винтовку выхватил проворно,
Уж близко… Выстрел… Легкий дым…
110 «Эй, вы, станичники, за ним…»
- «Что? ранен!..» - «Ничего, безделка…»
И завязалась перестрелка…

Но в этих сшибках удалых
Забавы много, толку мало.
Прохладным вечером, бывало,
Мы любовалися на них,
Без кровожадного волненья,
Как на трагический балет.
Зато видал я представленья,
120 Каких у вас на сцене нет…

Раз - это было под Гихами -
Мы проходили темный лес;
Огнем дыша, пылал над нами
Лазурно-яркий свод небес.
Нам был обещан бой жестокий.
Из гор Ичкерии далекой
Уже в Чечню на братний зов
Толпы стекались удальцов.
Над допотопными лесами
130 Мелькали маяки кругом,
И дым их то вился столпом,
То расстилался облаками.
И оживилися леса,
Скликались дико голоса
Под их зелеными шатрами.
Едва лишь выбрался обоз
В поляну, дело началось.
Чу! в арьергард орудья просят,
Вот ружья из кустов ‹вы› носят,
140 Вот тащат за́ ноги людей
И кличут громко лекарей.
А вот и слева, из опушки,
Вдруг с гиком кинулись на пушки,
И градом пуль с вершин дерев
Отряд осыпан. Впереди же
Всё тихо - там между кустов
Бежал поток. Подходим ближе.
Пустили несколько гранат.
Еще подвинулись; молчат;
150 Но вот над бревнами завала
Ружье как будто заблистало,
Потом мелькнуло шапки две,
И вновь всё спряталось в траве.
То было грозное молчанье,
Недолго длилося оно,
Но ‹в› этом странном ожиданье
Забилось сердце не одно.
Вдруг залп… Глядим: лежат рядами -
Что нужды? - здешние полки,
160 Народ испытанный… «В штыки,
Дружнее!» - раздалось за нами.
Кровь загорелася в груди!
Все офицеры впереди…
Верхом помчался на завалы
Кто не успел спрыгну́ть с коня…
«Ура!» - и смолкло. «Вон кинжалы,
В приклады!» - и пошла резня.
И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко,
170 Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть
(И зной и битва утомили
Меня)… но мутная волна
Была тепла, была красна.

На берегу, под тенью дуба,
Пройдя завалов первый ряд,
Стоял кружок. Один солдат
Был на коленах. Мрачно, грубо
180 Казалось выраженье лиц,
Но слезы капали с ресниц,
Покрытых пылью… На шинели,
Спиною к дереву, лежал
Их капитан. Он умирал.
В груди его едва чернели
Две ранки, кровь его чуть-чуть
Сочилась. Но высоко грудь
И трудно подымалась; взоры
Бродили страшно, он шептал:
190 «Спасите, братцы. Тащат в горы.
Постойте - ранен генерал…
Не слышат…» Долго он стонал,
Но всё слабей, и понемногу
Затих и душу отдал богу.
На ружья опершись, кругом
Стояли усачи седые…
И тихо плакали… Потом
Его остатки боевые
Накрыли бережно плащом
200 И понесли. Тоской томимый,
Им вслед смотрел ‹я› недвижи́мый.
Меж тем товарищей, друзей
Со вздохом возле называли,
Но не нашел в душе моей
Я сожаленья, ни печали.
Уже затихло всё; тела
Стащили в кучу; кровь текла
Струею дымной по каменьям,
Ее тяжелым испареньем
210 Был полон воздух. Генерал
Сидел в тени на барабане
И донесенья принимал.
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там вдали грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы - и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
220 Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. Небо ясно,
Под небом места много всем,
Но беспрестанно и напрасно
Один враждует он - зачем?»
Галуб прервал мое мечтанье.
Ударив по плечу, - он был
Кунак мой, - я его спросил,
Как месту этому названье?
Он отвечал мне: «Валерик ,
230 А перевесть на ваш язык,
Так будет речка смерти: верно,
Дано старинными людьми».
- «А сколько их дралось примерно
Сегодня?» - «Тысяч до семи».
- «А много горцы потеряли?»
- «Как знать? - зачем вы не считали!»
- «Да! будет, - кто-то тут сказал, -
Им в память этот день кровавый!»
Чеченец посмотрел лукаво
240 И головою покачал.

Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны.
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце.
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
250 Как умирают. Дай вам бог
И не видать: иных тревог
Довольно есть. В самозабвенье
Не лучше ль кончить жизни путь?
И беспробудным сном заснуть
С мечтой о близком пробужденье?

Теперь прощайте: если вас
Мой безыскусственный рассказ
Развеселит, займет хоть малость,
Я буду счастлив. А не так?
260 Простите мне его как шалость
И тихо молвите: чудак!..

Битва поручика Лермонтова

23 июля 1840 года русские солдаты разбили крупный отряд войск имама Шамиля у реки Валерик

Это сражение было одним из множества в ходе Кавказской войны, длившейся почти полвека. Но благодаря поэтическому гению Михаила Юрьевича Лермонтова бой у реки Валерик обрел широкую известность, навсегда войдя в русскую историю и литературу. Ведь поручик Тенгинского пехотного полка Лермонтов не только участвовал в том сражении, но и проявил 23 июля (11 июля по старому стилю) 1840 года немалое мужество, присущее настоящему русскому воину.

В том бою столкнулись отряды русского генерала Аполлона Васильевича Галафеева и одного из ближайших сподвижников имама Шамиля, «наиба» Ахбердила Мухаммеда. Генерал Галафеев был опытным военным, участником войны 1812 года. Его отряд 18 июля 1840 года выступил из крепости Грозная (ныне город Грозный), чтобы выйти в район чеченского селения Ачхой-Мартан и, соединившись с другим русским отрядом, шедшим с территории Ингушетии, подавить восстания на юге Чечни.

Путь русского отряда пролегал по заросшим лесом горам, и, прежде чем пройти в Ачхой, необходимо было форсировать речку Валерик. Ее заросшие густым лесом берега были очень удобны для обороны, чем и поспешил воспользоваться наиб Ахбердил, укрепившийся здесь с 6 тыс. чеченских бойцов.

Отряд генерала Галафеева насчитывал 2 тыс. пехотинцев, около 1,4 тыс. донских и терских казаков и 14 пушек. Противник засел за завалами из деревьев на противоположном обрывистом берегу. Русским солдатам пришлось атаковать позиции чеченцев, переходя горную реку вброд под ружейным огнем.

Среди атаковавших противника в первых рядах был и поручик Лермонтов. Ему было поручено опаснейшее задание — поддерживать связь между передовой колонной штурмующих и штабом генерала Галафеева. Позднее поэт так описал сражение:

И два часа в струях потока

Бой длился. Резались жестоко

Как звери, молча, с грудью грудь,

Ручей телами запрудили.

Хотел воды я зачерпнуть...

(И зной и битва утомили

Меня), но мутная волна

Была тепла, была красна.

Через два часа перестрелки и рукопашной русские солдаты выбили противника из завалов на берегу реки Валерик, но схватки в лесной чаще продолжались в общей сложности шесть часов. Предводитель чеченцев наиб Ахбердил был ранен и начал отступать, за ним бежали и все чеченцы.

На поле боя русские насчитали более 150 трупов противника, но часть погибших чеченцы унесли с собой, а многие трупы просто не нашли в лесных завалах. Русские потери составили 79 убитых и пропавших без вести, а также свыше двух сотен раненых.

Наши солдаты еще со времен Суворова и битв с Наполеоном назвали бои и сражения простым словом «дело», а особо жестокие рукопашные схватки именовали «потехой». И поручик Лермонтов так описывал «дело» у реки Валерик — уже не в стихах, а в прозе — в письме одному из своих друзей: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и всё время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте… Вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью».

В стихах же поэт так описал конец сражения и продолжение бесконечной войны:

Уже затихло все; тела

Стащили в кучу; кровь текла

Струею дымной по каменьям,

Ее тяжелым испареньем

Был полон воздух. Генерал

Сидел в тени на барабане

И донесенья принимал.

Окрестный лес, как бы в тумане,

Синел в дыму пороховом.

А там вдали грядой нестройной,

Но вечно гордой и спокойной,

Тянулись горы — и Казбек

Сверкал главой остроконечной.

И с грустью тайной и сердечной

Я думал: жалкий человек.

Чего он хочет!.. небо ясно,

Под небом места много всем,

Но беспрестанно и напрасно

Один враждует он — зачем?

Галуб прервал мое мечтанье,

Ударив по плечу. Он был

Кунак мой: я его спросил,

Как месту этому названье?

Он отвечал мне: Валерик,

А перевесть на ваш язык,

Так будет речка смерти: верно,

Дано старинными людьми.

— А сколько их дралось примерно

Сегодня? — Тысяч до семи.

— А много горцы потеряли?

— Как знать? — зачем вы не считали!

Да! будет, кто-то тут сказал,

Им в память этот день кровавый!

Чеченец посмотрел лукаво

И головою покачал…

Личную храбрость Лермонтова оценило командование, в официальных военных сводках о поэте сказано следующее: «Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик, имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнил возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших солдат ворвался в неприятельские завалы».

Победа у реки Валерик позволила русскому отряду генерала Галафеева быстро выйти в район Ачхой-Мартана. Здесь мятежные чеченские селения были уверены, что русские не смогут пройти за Валерик, и не успели эвакуироваться в горы. Неожиданное появление русских способствовало смятению в рядах повстанцев Шамиля, существенно осложнив его действия против наших войск. Но война на Кавказе продолжалась еще долго, как и предсказывал храбрый поэт Михаил Лермонтов в своих стихах, написанных по итогам боя 23 июля 1840 года. http://rusplt.ru/wins/bitva-reka-valer ik-lermontov-27630.html