Три высокие женщины пьеса. Эдвард олби три высокие женщины. Три высокие женщины - видео

Марина Зайонц

Старость - в радость

Пьесу Эдварда Олби "Три высокие женщины" поставили в театре "ГИТИС"

Театральный бум, в последние годы возникший в столице, никак не желает заканчиваться. Напротив того, все чаще обнаруживает себя в местах совсем уж неожиданных. Вот, спрашивается, что такое этот театр "ГИТИС"? Ну есть в Большом Гнездниковском переулке учебный театр ГИТИСа, ныне РАТИ, играют там дипломные студенческие спектакли - дело обычное. Какого-то ажиотажа вокруг почти никогда не наблюдалось. А тут вдруг случился.

Странностей в истории с "Тремя высокими женщинами" не перечесть. Судите сами. Пьесу играют не комедийную (говорят, что зрители у нас падки на смешное, подавай им "Аншлаг", и все будут довольны), более того, тяжелую, пессимистическую, с философствованиями. Рекламы при этом никакой, даже афиш в городе, кажется, нет. Одно только сарафанное радио работает исправно, по принципу: посмотрел, передай товарищу. Имя постановщика у широкой публики, что называется, не на слуху. Сергей Голомазов из того поколения режиссеров, которому пришлось пробиваться сквозь асфальт, и вылезали на поверхность не всегда только талантливые, скорее - напористые. Голомазов явно не из их числа. Преподает в РАТИ, изредка ставит спектакли - то в Театре им. Гоголя, то в театре Армена Джигарханяна, грамотные, достойные, критикой не слишком замеченные. Словом, кассу сделать его имя не может никак. Ну и, наконец, звезды. В антрепризном спектакле без них нельзя никак. А тут из трех актрис (Евгения Симонова, Вера Бабичева, Зоя Кайдановская - дочь Симоновой и Александра Кайдановского) только одна может считаться звездой, и то с натяжкой. Евгения Симонова, несомненно, известная актриса, но все же в модных нынче сериалах не снимается, на глянцевых обложках не мелькает - спрашивается, чего тут стулья ломать?

Стулья на спектакле, конечно, не ломали, но аплодировали весьма бурно и как-то очень прочувствованно. Как явствует из названия, женщин сначала было три - А (ей 92 года), В (52 года) и С (26 лет), а потом выясняется, что это одна и та же женщина, так сказать, в разные годы своей долгой жизни. Первая часть спектакля смотрится почти весело, там 92-летняя старуха-маразматичка (Евгения Симонова) делится своими воспоминаниями с сиделкой (Вера Бабичева) и помощником адвоката (Зоя Кайдановская). Но вот ее настигает удар, она впадает в кому, и три женщины, переодетые в белые бальные платья, выясняют наконец, что жизнь у них одна на всех. Какая-то абсолютно безрадостная, безнадежная жизнь, в которой, едва родившись, ты начинаешь умирать. И только в старости, перед лицом смерти, чувствуешь себя абсолютно свободной и даже счастливой, как это ни удивительно.

Евгения Симонова сыграла в этом спектакле, безусловно, лучшую свою роль. Роль переломную, меняющую судьбу. Вечная инженю, обаятельная и славная принцесса из старой сказки явила здесь крупный драматический талант и отчаянное мужество. Как ни крути, это событие, из-за которого все же стоит ломать стулья.

Известия , 18 февраля 2004 года

Марина Давыдова

Симонова сыграла за троих

Пьеса живого американского классика была удостоена в 1994 году Пулитцеровской премии. В наших краях ею примерно в те же годы заинтересовался неутомимый Олег Табаков, мечтавший, чтобы главную роль - роль старухи - сыграла в ней Мария Миронова. Ничего тогда не вышло. Шли годы. И вот, наконец, ее поставил на сцене учебного театра ГИТИСа Сергей Голомазов. Из трех женщин по-настоящему интересной оказалась одна - Евгения Симонова.

Я всегда с симпатией относилась к Симоновой, но ни разу еще не видела ее на сцене во всей профессиональной красе. Напротив, на разных сценах в разные годы я видела ее в чем-то таком маловыразительном и невнятном, поставленном то по Ибсену, то по Стриндбергу, то по Пинтеру. Ее очевидное, очень хрупкое какое-то обаяние эксплуатировалось без толку и вдохновения - повзрослевшая принцесса, опять повзрослевшая принцесса. В спектакле Голомазова Симонова предстает наконец во всем блеске своего таланта. Кроме обаяния в ней, оказывается, еще много чего есть.

Плодовитый и чрезвычайно успешный Эдвард Олби умудрялся писать пьесы, примыкающие к театру абсурда (то есть рассчитанные на весьма интеллектуальную и искушенную публику) и в то же время бенефисные (то есть вполне годящиеся для коммерческих театральных нужд). "Три высокие женщины" - изумительный образец такого бенефисного абсурда.

Пьеса начинается как бытовая комедия. Впавшая в маразм состоятельная старуха, прокручивающая свои воспоминания, словно затертую пластинку, ее уставшая и ко всему уже равнодушная сиделка, молодая энергичная особа, имеющая к старухе некие финансовые претензии. "Доктор, у меня провалы в памяти". - "Какие провалы?" - "Простите, доктор, вы о чем?". У Олби этот анекдот растянут во времени и разложен на три голоса. "Позовите Гарри". - "Мы уже говорили. Гарри умер 30 лет назад". - "Как умер? О-о-о!". Ближе к середине бытовая комедия превращается в экзистенциальную драму. Точнее, экзистенциальную мелодраму. Становится ясно, что все три разновозрастные женщины (92, 52 и 26 лет соответственно) - лишь ипостаси одной, жившей долго и несчастливо. Они едины в трех лицах. У них общая биография и общая судьба. Просто младшая многого не знает, старшая уже со многим смирилась, в средней еще кипят страсти. Комический диалог превращается в исповедальные монологи. Надежды молодой разбиваются о скепсис пожилой и растворяются в мудром равнодушии старухи. Границы между "я" и "мы" стираются. Жизнь, если внимательно приглядеться, не лучше воспоминаний маразматика, она тоже похожа на затертую пластинку и известна наперед. Но прожить ее все равно придется. Чем ближе к финалу, тем отчетливее проступают в "Трех высоких женщинах" центральный мотив "Трех сестер": зачем мы живем, зачем страдаем?

Несложно догадаться, что в идеальном раскладе для постановки этой пьесы необходимы три звезды, каждая из которых в разных тональностях или даже регистрах будет вести свою партию. В спектакле Голомазова занята одна. Она играет старуху.

Вообще-то подобный ход с некоторых пор стал прямым путем к успеху. Уж сколько голливудских звезд - от Николь Кидман ("Часы") до Шарлиз Терон ("Чудовище") - подбиралось к заветным "Оскарам", отважно состарив себя, набрав вес или приклеив к хорошенькому личику большой гуммозный нос. Симонова их переплюнула. Она играет не старого человека, а старость как таковую. Аккуратно прикладывает платочек к слезящимся глазам и уголкам рта, говорит громким, скрипучим, потрескивающим - что та пластинка - голосом, растерянно улыбается, темпераментно потрясает маленьким кулачком и чудесно передает отрешенность человека, застывшего где-то на пути между этим миром и тем.

Глядя на ее умную и техничную игру, вспоминаешь барочную певицу Дебору Йорк, приезжавшую к нам год назад в рамках Пасхального фестиваля. Голос у Йорк совсем не мощный, но владеет она им виртуозно. Талант небольшой, но какой огранки! Смотришь на сцену и понимаешь: очень умная женщина. Все недостатки может скрыть, все достоинства - подчеркнуть, все модуляции - выверить до мелочей. Вы думаете, главное для певицы - голос? Дебора Йорк доказала - что интеллект.

Две другие актрисы явно служат Симоновой фоном. Эдаким гарниром к основному блюду. Одна (Вера Бабичева) при этом ведет свою партию достойно и без нажима, другая (Зоя Кайдановская) - однообразно и фальшиво. Но подлинным партнером актрисы стал здесь, конечно, режиссер. Сергей Голомазов давно уже ходит у нас в непризнанных гениях. Или уж как минимум в талантах. Для последнего утверждения есть безусловные основания. Первая часть спектакля сделана им весьма искусно. Он грамотно выходит на крещендо, вовремя включает музыку и правильно объясняет актрисе, где ей надо кричать, а где шептать. В общем, умело балансирует на грани между спектаклем для интеллектуалов и антрепризным зрелищем. И все было бы чудесно, если бы вдруг Сергей Голомазов не вспоминал, что он, черт побери, не лыком шит и право имеет. Эх, надо бы поддать режиссуры, словно говорит он себе. И понеслось - по сцене откуда ни возьмись начинают метаться тени, артисты кружатся в танце, дискотечная светомузыка заливает игровое пространство, экзистенциальная мелодрама превращается в мелодраматическую фантасмагорию.

Особенно огорчает финал. Их, собственно, два. Первый чудо как хорош. Женщина, уже впавшая в кому (эта ее четвертая ипостась всю вторую половину спектакля неподвижно лежит на кровати), и ее блудный сын вдруг выходят на авансцену. Действие переносится по ту сторону земных страданий и забот. Он тихо обнимает ее и кладет голову ей на плечо. Страсти остались в прошлом. На их место заступило прощение. Этот очень верно и негромко прозвучавший аккорд должен был бы завершить спектакль. К нему нечего добавить. Так после бури блаженна тишина. Но Голомазов добавляет, заставляя юношу пускаться по сцене в пляс со всеми исполнительницами спектакля поочередно и придавая тем самым финалу какой-то кафешантанный оттенок. Мало того что этой кафешантанности сопротивляется сама природа его таланта, как кажется, тоже камерного и негромкого. Ей сопротивляется природа пьесы, в которой на смену вихрю жизни заступает то, что мы все, несомненно, заслужили, - покой.

Кирилл Метельный

«Я отрекаюсь от всех вас»

«Три высокие женщины» Э.Олби в театре "ГИТИС"

В субботу 24 января в театре «ГИТИС» состоялась премьера пьесы «Три высокие женщины» Э.Ф.Олби - американского драматурга, автора «Кто боится Вирджинии Вульф?», "Крошки Алисы", "Всё кончено", «Морского пейзажа» и других вещей, удачно сочетавшего в своём творчестве черты европейского театра абсурда с чисто американским реализмом (с элементами экзистенциализма).

Стоит сразу отметить, что пьеса несёт на себе крест автобиографических переживаний драматурга: именно он в 20 лет покидает родной дом, причиной чему послужил разрыв с матерью (этот конфликт усугубляется тем, что родители Олби неизвестны, а сам он был усыновлён "бродвейским" антрепренёром Р.Олби; приёмные родители выполняли любую прихоть "сына", благодаря их богатству он получил превосходное образование).

Режиссёр, поставивший спектакль, известен (хотя и не широко) своими работами в разных театрах – «Петербург» и «Дрейфус» (им. Н.В.Гоголя), «Театр-убийца» (п/р А.Джигарханяна), «Посвящение Еве» (им. Е. Вахтангова, совместно с С.Яшиным). Кроме того, он ставил пьесы в Риге, в Тель-Авиве, в Лионе. Несколько его работ знает и сцена "ГИТИСа". И, наконец, новая…

Сергей Голомазов, взявшийся в свою очередь за эту пьесу (ранее она уже была поставлена на нескольких столичных сценах), трактует её как «историю о женском мужестве, дающем возможность прожить эту жизнь мудро и с достоинством» (читаем в программке). С кастингом здесь всё обстоит благополучно. За главную роль старой женщины взялась прославленная Евгения Симонова, очень точно и с большим юмором передающая через детали как характер пожилой женщины (или аллегорической фигуры «A»), так и её возрастное состояние. В изображении глубокой (92 года) старости активно используется мимика, дыхание, речь, чуть хуже - пластика тела. Постоянно напеваемая ею колоратурная ария Джильды "Сердце радости полно" (из "Риголетто" Дж. Верди) воплощает образ счастливой любящей девушки и подчёркивает пройденность всего (в устах глубоко пожилой женщины). Вообще мелодия этой арии сопровождает драму от начала до конца: её мотив звучит как до начала действия, так и после. Её сиделку (или аллегорическую фигуру «B»), играет актриса В.Бабичева (театр им. В.Маяковского), которой по пьесе 52 года (из программки: «выглядит так, как выглядела бы «A» в 52 года»). Бабичева в первых мизансценах блестяще справилась со своей задачей: её сиделка привыкла ко всевозможным капризам и выпадам «хозяйки». Её уже ничто и нисколько не задевает. Все причуды старой сбрендившей и малость одичавшей брюзги безразличны ей в силу привыкания. Ей остаётся только иронизировать и отмахиваться рукой. Но. Она, получающая деньги за свою работу, конечно же, периодически, подыгрывает своей пожилой «Мэм». Третья аллегорическая фигура «C» и помощник адвоката («выглядит так, как выглядела бы «A» в 26 лет») – Зоя Кайдановская (лицом сильно напоминает замечательного актёра А.Кайдановского). Её персонаж – это не познавшая жизнь юная особа, наивная, пылкая по молодости, бестактно любопытная, задающая массу "дурацких" вопросов, по-смешному деловитая. Итак, перед нами три разных женщины и, одновременно, по замыслу драматурга, три разных ипостаси одного человека («A», «B», «C»; диалоги в тексте пьесы так и звучат от трёх персонажей "A","B" и "C").

Действие разворачивается в доме 92-х летней женщины, одиночество которой нарушают пришедшие в её покои сиделка и помощник адвоката. Последняя пришла к старушке из-за того, что присылаемые счета она не оплачивает, бумаги, приносимые ей курьером, она не подписывает, и прочее, и прочее. Правда старухе на всё наплевать: я и сама раньше со всем справлялась, и что я не могу и теперь? В итоге безуспешных попыток помощницы адвоката начать переговоры со взбалмошной старушкой, у троих героинь начинается взаимопосвящение в личные душевные страдания и переживания, в свой интимный опыт. Основным смысловым центром этого диалога являются рассказы 92 летней женщины о своей молодости – любви, браке, изменах, предприимчивости, впрочем, достаточно смешно надумываемой, конфликте с сыном, который ушёл однажды из дома, да так и не показывался, и не даёт о себе знать по сей день. У каждой из трёх собеседниц своя судьба, и каждая интересует зрителя практически в равной мере: у каждой из актрис, на мой взгляд, удаётся в достаточной степени увлечь рассказом о своей судьбе, они одинаково интересны, и именитая Симонова крайне редко перетягивает на себя одеяло зрительского интереса. Душевные беседы трёх героинь будничны (жизненны) и их символизирует «белое», обычное освещение героев и сцены (свет - К.Палагута).

Но вот старухе становится плохо и она впадает в кому – зажигается сине-бирюзовое освещение героев и сцены – это цвет сна, некоего аллегорического внутреннего диалога, подсознания, возможных или невозможных желаний. На середине сцены стоит кровать, на которой мы видим старую женщину в кислородной маске (студентка ГИТИСа А.Ибрагимова), которую "обтанцовывает" (довольно пластично) в фехтовальном костюме и с рапирой сын (также студент ГИТИСа А.Фроленков) – это некая аллегория покаяния сына перед оставленной, одинокой матерью. Кстати сказать о танцевальных номерах (балетмейстер - И.Лычагина): было не совсем понятно пантомима это или балетные па. Танцевальные номера удались лишь местами, а в основном это смотрелось довольно тяжело (не только по моим наблюдениям).

В следующей мизансцене справа на авансцене стоит кровать, на которой продолжает лежать в коме старуха, а по диагонали на высоких стульях (довольно прямая метафора, зато не уводящая зрителя далеко от квинтэссенции пьесы) восседают три наши "высокие" женщины. Одеты они в ангельски белые пышные платья, как ангелы эдакого Страшного суда (ведь старушка при смерти) - некоего условного подсознательного диалога ("триалога"). Между ними завязывается разговор в жанре «что было бы, если бы». Каждая из них заявляет о своей духовной силе (высоте). Симонова здесь слегка высокомерна и иронична. Бабичева – воодушевлена и несколько прямолинейна, чем мне напомнила Жанну д’Арк из какой-нибудь исторической киноленты. Такой же примерно мне показалась и Кайдановская; правда её оправдывает то, что она здесь воплощает молодое "Я" главной героини - умирающей старушки. Она "клянётся" им: "Я никогда не буду вами".

Основная цель их триалога - выяснить "какое место лучше": которое занимает женщина в молодости, когда всё ещё только впереди; которое занимает женщина в зрелости, когда многое позади, но ещё не всё потеряно и есть шансы на перемены, или которое занимает древняя пожилая женщина, у которой впереди только... как говаривал И.Бродский: "А знаете ли вы чем всё это заканчивается?"... но зато теперь можно на всё смотреть с лёгкостью и беззаботностью. Те две другие - её юность и зрелость. В юности ты думаешь, что всё будет хорошо и точка. В зрелости у тебя есть солидный кусок прошлого и ты достаточно мудр, чтобы уже не ошибаться, но впереди тебя маячит старость с её бессилием и несозидательным морализмом, могущая либо пугать, либо толкать к решительнейшим действиям. Наслушавшись в качестве участника и арбитра этого условного Страшного суда, главная героиня ("A") заявляет: "Я отрекаюсь от всех вас!". Тем не менее, весь триалог переходит в сцену, в которой пожилая женщина внезапно пробуждается, встаёт и куда-то идёт, но, неожиданно завидев сына, она протягивает к нему руки и они обнимаются. Затем они начинают медленно вальсировать, темп убыстряется, и вот - они уже двигаются также бодро, как молодые. Наконец, сын "танцем" усаживает сначала мать, потом каждую возрастную ипостась (26, 52 и 92 года), а затем и садится сам на кровать, где недавно лежала умирающая мать.

Эта мизансцена, кажется, несколько длинноватой на фоне других, то есть несколько тяжела (перегружена декларациями) и немного формальна, и сильного желания оглянуться на себя у зрителя может и не возникнуть, скорее только утомить его (тем паче, что вся вообще пьеса длится где-то час пятьдесят без антракта).

Завершается всё действие мизансценой всеобщего примирения – все участники спектакля улыбаются зрителю сидя на одной кровати (белое освещение последней мизансцены после аллегории внутреннего примирения с сыном оставляет зрителю вполне реальную житейскую надежду). Пьеса заканчивается...

Вообще пьеса "Три высокие женщины" гуманистическая и демократическая. Она о судьбе обычной женщины, обычного человека, по сути, "маленького человека", только в американском, а не в русском варианте (она не бедна и не забита). Эта пьеса о заурядной женщине. Вопреки режиссёрской трактовке, не считаю, что это - пьеса о «женском мужестве». Она, всё-таки, скорее, о женском одиночестве, о "некоммуникабельности", об отчуждённости и бессмысленности существования. Драматург пытался раскрыть причины этого одиночества и изобразить мир, утерявший внутреннюю целостность. Голомазов же сделал спектакль о некой условной сильной женщине ("мудрой и мужественной"). Это его трактовка. Только его. Всё то, что мы можем услышать от персонажей очень спорно приводит к голомазовской идее. Но я не берусь оспаривать право любого художника на субъективизм. Наверное, данная постановка этим и оригинальна. Возможно, нова. Возможно.

Русский курьер, 11 февраля 2004 года

Алиса Никольская

Дамская война

Евгения Симонова встретилась на сцене со своей дочерью

В Театре ГИТИСа показали спектакль, имеющий к учебному заведению косвенное отношение. Пьесу Эдварда Олби "Три высокие женщины" поставил Сергей Голомазов, некогда актер Театра Маяковского, время от времени выпускающий на разных сценах симпатичные камерные спектакли о человеческих отношениях и заодно преподающий в РАТИ. В "Женщинах" соединились два небольших семейных подряда: здесь играет супруга Голомазова актриса Вера Бабичева, а также Евгения Симонова и ее старшая дочь Зоя Кайдановская. Но на сцене в данном случае не жены, дочери и матери, а просто хорошие актрисы, составившие вполне привлекательное трио.

"Трех высоких женщин" у нас ставят куда реже, чем другие пьесы чудака-абсурдиста Олби. Право, зря: помимо занятно придуманной структуры, где одна женская судьба поделена между тремя героинями разного возраста, и они поначалу существуют отдельно и в земной реальности, а потом переходят куда-то в четвертое измерение и становятся продолжением друг друга, здесь отлично выписаны роли. К чести дам, занятых в спектакле Голомазова, они работают честно, и смотреть на них приятно. Внешне зрелище получилось весьма традиционным, даже аскетичным: пустая сцена, три вспомогательных стула, пронзительный темпераментный вальс, усиливающий ощущение от особо патетичных эпизодов. Однако впечатлений хватает и без режиссерской навороченности. Особенно любопытно смотрится Евгения Симонова, давно уже не показывавшаяся в новых театральных ролях. В первом действии она изображает древнюю старушенцию: застывшие слезящиеся глаза, запавший рот, землистое лицо, непослушное тело, скрипучий голос. Она разглядывает сидящих напротив в бинокль, вытирает слезы и слюни и аккуратно складывает из пальцев сломанной руки фигу - дескать, не дождетесь. А попутно доводит окружающих до умопомешательства - своими воспоминаниями о подвигах юности, "заскоками" сознания и, наконец, бешеной, неукротимой страстью жить. Во второй части, где все три дамы оказываются в ином измерении, становясь не то ангелицами, не то тремя парками, Симонова удачно воплощает мудрость, всегда тесно связанную с цинизмом. Тогда как две более молодые товарки еще способны рефлектировать, переживать и задавать вопросы, она может только выносить приговор и констатировать факты. Здесь пригодилась природная жесткость актрисы, всегда придававшая горьковатый оттенок даже ее "голубым" ролям.

Помимо всего прочего, любопытно наблюдать за сценическими взаимоотношениями Симоновой и ее дочери. Зоя Кайдановская, статная красавица-блондинка, практически не похожа на мать. Куда больше в ней от отца, легендарного Александра Кайдановского: бешеный сумрачный взгляд, размашистая, немного мужская пластика, резкий голос и пугающая внутренняя подвижность, дающая возможность мгновенно перепрыгивать из самосозерцания в истерику. И играет Кайдановская совсем в другой манере - более надрывно, немного неаккуратно. Что даже привлекает к ней дополнительное внимание. Кайдановской досталась задача сыграть трагедию юности, тот период жизни человека, когда хочешь всего и сразу, но оказывается, удовольствия будут строго дозироваться всю оставшуюся жизнь. Актриса уже играла нечто подобное в телеспектакле Владимира Мирзоева "Страстное и сочувственное созерцание", поэтому здесь можно усмотреть, пафосно выражаясь, зачатки "актерской темы".

В Москве появился еще один негромкий, стильный спектакль, где сплетаются качества хорошего дамского романа и житейской философии. "Три высокие женщины" оставляют приятное, терпкое послевкусие. Когда несколько человек собираются в спектакль не для того, чтобы декларировать принципы, а просто ради удовольствия, их эмоции передаются и в зрительный зал.

Петербургский театральный журнал, №37, май 2004 года

Григорий Заславский

Женские истории

Э. Олби. «Три высокие женщины». Филиал Театра им. Маяковского (Москва). Постановщик Сергей Голомазов, художники Е. Ярочкина, Н. Жолобова, С. Агафонов

Эдварду Олби в России то везет, то не везет, причем в первом случае бывает затруднительно назвать причины везения, а во втором - понять причины театрального равнодушия.

«Случай в зоопарке» имел буквально всесоюзный успех. Короткая полуторачасовая история помогла, например, Борису Мильграму перебраться из Перми в Москву, но, пожалуй, до сих пор ни один его спектакль не удостаивался восторгов, подобных тем, что выпали на долю его же «Случая в зоопарке». «Баллада о невеселом кабачке» и «Кто боится Вирджинии Вульф» - два знаменитых спектакля «Современника», в первом Табаков едва ли не впервые в истории советского театра вывел на сцену представителя сексуальных меньшинств, и этот изъян в его герое был дополнением к другому, еще более заметному, поскольку он играл Горбуна. «Кто боится Вирджинии Вульф» в постановке Валерия Фокина - «столпотворение» удачных актерских работ (Галина Волчек, Марина Неелова, Валентин Гафт!) и редчайший случай, когда отечественный спектакль по глубине психоанализа, у нас - полузапрещенного, перекрыл, переплюнул заокеанское кинопрочтение той же пьесы, где, между прочим, играли тоже не последние "их" актеры - Бартон и Лорен. Заметным в России стал несколько лет назад и спектакль Виктора Шраймана в Магнитогорской драме - с Сайдо Курбановым и Фаридой Муминовой.

А «Козу», одну из последних пьес Олби, - сейчас, когда можно и про представителей сексуальных меньшинств, и про все, что угодно! - поставить Волчек так и не удалось, и эту неудачу она переживала трагически, может быть, потому, что замысел был уже «ясен и тема угадана», заочно были выбраны актеры на главные роли, что отказываться пришлось уже после того, как не без труда уладили все связанное с авторскими правами. И Виктюк не поставил ее, хотя тоже собирался и имел уже свой перевод.

Прежде чем сыграли нынешнюю премьеру, «Трем высоким женщинам» в России долго не везло: ее давно уже перевели на русский, и даже не единожды. Не раз принимались ставить. На протяжении нескольких лет вынашивались планы дать роль старухи Марии Мироновой. В последний раз пьесу ставили в Москве год или два тому назад, с известным постановщиком и несколькими знаменитыми актрисами на афише. Но что-то такое не складывалось, какая-то невнятность начиналась в словах и переходила в спектакль, отчего казалось: это у Олби что-то не так. То ли проблемы у них в Америке чужие, то ли для успеха у тамошней публики нужно меньше, чем у нас.

Самое, пожалуй, загадочное в судьбе этой пьесы на русской сцене заключается в том, что удачное - счастливое - ее прочтение случилось тогда, когда запросы нашей и американской публики сблизились как никогда. Вдруг вышел спектакль, позволивший восхититься этой пьесой, ее «некоммерческой» историей. И вышел он - в антрепризе, вроде бы - в наше время - чуждой какой бы то ни было серьезности (в своем подавляющем большинстве). Месяц или два от случая к случаю спектакль играли на сцене театра «ГИТИС», в маленьком подвальном зале в Гнездниковском переулке. И лишь спустя время, внимательно приглядевшись к спектаклю и признав в нем не чужака, а родного, его приняли в афишу филиала Академического театра имени Маяковского, близкого и постановщику Сергею Голомазову, и Евгении Симоновой, сыгравшей в «Высоких женщинах» роль 92-летней старухи. И по уровню, и по составу исполнителей спектакль, конечно, заслуживает академической сцены.

Еще два слова об Америке и американцах. Есть что-то, что внешне роднит «Три высокие женщины» Олби с более известной у нас пьесой Уайлдера «Наш городок»: и там, и тут описывается пусть и беспокойное, и даже нервное, но одинаково мерное и неизбежное течение жизни, от рождения к смерти. Драматурги как будто играют с машиной времени и дают картинки детства или юности героя (героев), их зрелости и закономерного финала (как возможно без слез провожать человека, которого знал с самого детства?!). И там, и тут с первых реплик чувствуется, что автор волнуется и сочувствует своим героям больше, чем положено сочинителю, поскольку рассказывает не про "А", "B" и "C", а про своих родителей и о собственном детстве. Для тех, кто знает историю самого Олби, личная интонация не вызывает сомнений: подобно сыну героини своей пьесы, он тоже в молодости ушел из дома, принял фамилию приемного отца, а теперь вот, на старости лет, посвятил эту пьесу памяти матери. В этом - мужество уже не героини пьесы, а самого драматурга, который таким вот «макаром» расплачивается с прошлым: в пьесе только три героя, вернее, три героини, и никто, кроме них, не имеет голоса для самооправдания. Уайлдер пользуется «линейным» временем, Олби - возможностью его относительного «толкования». Но и там, и тут авторы находят какие-то обстоятельства, которые примиряют пускай не с самою смертью, но со сменой возраста, которая может переживаться еще мучительнее и больнее, чем «безболезненная» смерть.

«Три высокие женщины» Сергея Голомазова, несмотря на свое название, подразумевающее актерское трио, - это бенефис Евгении Симоновой, игра которой восхищает: сначала - феерическими подробностями в изображении малоподвижной и уже теряющей не только память, но и разум 92-летней женщины (все еще не старухи!), а потом - поразительной энергией, с какой она отстаивает правду своей героини. Выйти победителем актрисе поручил сам драматург.

Для справки: пьеса Олби состоит из двух сцен, в каждой - свое «жизненное» измерение. В первой мы видим старуху, ее сиделку и помощницу ее адвоката, во второй все три предстают тремя ипостасями и тремя возрастами одной героини. Чтобы не путаться в именах, Олби их просто проиндексировал - А, B и C. "С", пишет Олби, выглядит так, как выглядела бы "А" в 26 лет (Зоя Кайдановская), "В" - она же в 52 года (Вера Бабичева), "А" - выглядит так, как выглядит в свои 92 (Евгения Симонова).

В переводе Александра Чеботаря история не вызывает вопросов: эта пьеса о том, что у каждого возраста - своя правда, и у каждого - свои поводы для беспокойства и обид и свои основания для прощения. Она о том, что смысла, наверное, как и счастья, на свете нет. Но есть покой и воля. Ибо самая свободная и самая сильная среди них - та, которой 92 года, та, которая самая одинокая (здесь Олби возвращается к истинам, открытым еще Генриком Ибсеном). Она пришла к мудрости земного, а пока не вечного упокоения - спокойного отношения к прошлому и к своим близким, к величию прощения.

В ее всепонимании (в первую очередь - в понимании себя самой) - нет старческого равнодушия, напротив, она все помнит, но не всегда добрая память не мешает рассудку. Просто судит она обо всем с высоты своего возраста. Кажется, еще немного - и в этой мудрости проступит холодность потустороннего взгляда. Если верить "А", именно к 92-м годам она наконец и добрела до настоящего счастья. Счастья, от которого уже ни спрятаться, ни убежать.

И счастье, и старость Симонова играет с использованием самой совершенной актерской техники (в бытовой электронике такое совершенство получило название hi-end). Поковыряв в носу, она рассматривает свою добычу через бинокль, бесконечно забывает, что старый адвокат Гарри умер 30 лет назад, вновь и вновь спрашивает о нем и переживает очередное напоминание о том, что его уже нет на свете, как сиюсекундное горе, утирая вечно слезящиеся глаза и слюнявый рот. В репризу превращается выстраивание фиги, которую "А", в подкрепление своих слов, складывает из пальцев сломанной и закованной в гипс руки с помощью плохо слушающихся пальцев второй, не сломанной и более или менее здоровой. Глядя на нее, понимаешь, как быстро, должно быть, у старых людей в этих бесконечных заботах проходит время. При этом "А" еще и поет, но так, что сквозь скрип ее голоса едва различимы слова: «Сердце радости полно», арии из «Риголетто». Симоновой удается сыграть (передать) угасание сознания, с потерей интереса к окружающему и окружающим, когда она, как улитка, вдруг прячется в невидимую скорлупу, с переходами в «автономное существование», и мгновенные преображения героини, которая так же вдруг возвращается к жизни. И превращается в сварливую и малосимпатичную старушонку.

По нескольку раз она начинает рассказывать одну и ту же историю, так что уже какое-то любопытство к этой древности появляется и в публике (ну, когда же наконец?!). Олби играет с этими зрительскими ожиданиями, и в самый ответственный момент вместо давно ожидаемой эротической сцены выдавая один только «пшик». По режиссерской мысли, возраст проявляет себя в подробностях, каждый год как будто проясняет и уточняет характер, добавляя какую-нибудь уточняющую мелочь, новую интонацию: потому игра Кайдановской почти схематична (совсем без «морщин»!), Бабичевой - подробнее, а Симоновой - сложена из множества мелких деталей.

Если бы режиссер и сама актриса не притормаживали и не помнили, что «главная дорога» (в данном случае - главная история) - впереди, роль Симоновой, наверное, утонула бы в бесчисленных «возрастных» подробностях. Но Симонова - умная актриса. А Голомазов, что было видно и по предыдущим его спектаклям, - рассудительный режиссер. Он знает, в каком месте можно открыть шлюзы, а где - направить актерскую энергию в иное русло. Если не считать необязательных танцевальных вкраплений, режиссер старается сделать свое присутствие невидимым и, как говорили в старину, раствориться в актерах-героях (вернее, в героинях-актрисах). На сцене - три высоких стула, вроде тех, которые стоят перед барной стойкой, на каждом стуле - по актрисе. Ноги не касаются пола: поскольку в данный момент героиня находится в состоянии комы (о чем напоминает больничная кровать в углу сцены), их состояние - самое что ни на есть подвешенное. Между небом и землей они говорят о жизни. О своей жизни. То есть о том, что их соединяет. Их человеческие истории для постановщика важнее какого-либо режиссерского самопроявления, тем более - самодовольства.

Три монолога могли бы наскучить, если бы хоть чем-то напоминали друг друга. Но Олби одну и ту же историю рассказывает так, что невозможно понять, что речь - об одном человеке. Мы знаем об этом, и сами героини - тоже знают, хотя мириться с этим не очень хотят. Даже "А" готова отказаться от прошлого, что уж говорить о том, что "С", которая в свои двадцать шесть не хочет быть ни брошенной мужем, ни оставленной сыном, ни тою, которая запросто сходится с конюхом на конюшне. Она не хочет быть ими, как не хочет умирать, да и не верит в смерть.

Название пьесы Эдварда Олби «Три высокие женщины» оправдывается вполне: в первом акте (хотя спектакль идёт без антракта) на сцене мы видим A – 92-летнюю одинокую женщину (блестящее перевоплощение Евгении Симоновой), B – её 52-летнюю сиделку, философствующую и иронизирующую, и С – 26-летнюю помощницу её адвоката, не чающую, когда уже наконец старушка умрёт. Местами затянуто и скучновато, местами действительно смешно впавшая в маразм A вспоминает лучшие моменты своей уходящей жизни и постепенно из невыносимой обузы превращается для B и C в интересную собутыльницу, из жалкого существа – в сильную личность, и всё больше зритель понимает, что все трое – это одно и то же лицо, стоящее на трёх разных жизненных этапах (таким же макаром строился сюжет и в приснопамятном «Фотофинише» театра Ермоловой, только там – экскурс в прошлое, а здесь – скорее в будущее). Во втором акте наши героини уже сидят облачёнными в белое призраками над собственным телом, впавшим в кому, и, уже осознавая себя единым целым, выясняют друг у друга, что у них будет потом: 26-летняя – у 52-летней, та – у 92-летней, ныне находящейся в трезвом уме и твёрдой памяти; естественно, каждую ждёт множество сюрпризов, причём неприятных: позитив первого акта кончился, начался беспросветный фаталистический пессимизм. Слушая A и B, C отчаянно не хочет принимать такой сценарий собственной судьбы: согласно их рассказам, спустя всего два года ей придётся забыть о первой любви к фехтовальщику с фиолетовыми глазами – у неё впереди растянувшийся на сорок лет брак с одноглазым «пингвином» и недолгие утехи с любовником-конюхом, алкоголичка-сестра и спятившая мать, ненавидящие её родственники мужа и сын-гей, сбежавший из дома. Как говорится, жизнь не удалась, но попытку засчитали. Светлую ноту в это тёмное царство внесли только разгоревшееся под конец обсуждение, какой период жизни наиболее счастливый, – в начале пути, когда веришь в лучшее, на полпути, когда видишь и молодость, и старость, или в конце пути, когда всё сделано и остаётся только каждый день радоваться, что ещё жив, – да непосредственно финал, относительно которого я спойлерить не буду. С безысходно мрачной моралью спектакля, которую можно выразить фразой одной из героинь – «Если бы все знали, что будет дальше, улицы были бы завалены трупами молодёжи, кончающей жизнь самоубийством», я согласиться не могу – может, я недобитый оптимист, но всё-таки мне кажется, что каждый сам строит свою судьбу, каждый сам виноват в большинстве своих проблем, и каждый сам способен изменить многие неудобные обстоятельства (вот что мешало героине развестись с «пингвином», и нафига жаловаться на двадцатилетнее одиночество после того, как сама же прочитала личную переписку сына и тем вынудила его уйти из дома?). Всё-таки стоит признать, что «Фотофиниш» был более жизнеутверждающим, однако «Три высокие женщины» поставлены и сыграны достаточно хорошо, чтобы над ними можно было задуматься, примеряя на себя взгляды на одни и те же вещи людей с разной степенью опыта, к тому же классическая музыка и танцы добавляют изрядную долю трогательности в промежутки чрезмерно циничного текста. В общем, вещь качественная, но на любителя – мне понравилось, но не обещаю такого же эффекта для остальных.

Каникулы вместе с Театром на Малой Бронной!
Дорогие гости столицы, специально для вас играем наши лучшие спектакли до 21 июня!

Под руководством режиссера Сергея Майорова в 1945 году в Москве зародился творческий театральный коллектив - Московский драматический театр. Для молодого театра определили здание на Спартаковской улице, 26.

За одиннадцать лет своей работы коллектив представил 45 премьер, среди которых было немало успешных. Но в 1957 руководство получило обвинение из-за непроявления достаточного внимания к советской драматургии. Майорова перевели в Театр Ленинского Комсомола.

Следующим режиссером стал Судаков, который был одним из самых одаренных учеников Станиславского и Немировича-Данченко. Но надеждам, возложенным на него, не суждено было осуществиться, тяжелый недуг заставил его оставить работу. На его место встал Андрей Гончаров, чья работа в театре вызывала интерес, как у критиков, так и у публики.

Здание на Спартаковской казалось уже тесным для такого значимого театра и в 1962 году он переместился на Малую Бронную,4. В этом здании ранее находились Театр Сатиры, Государственный Еврейский Театр, Концертный зал и многое другое. Место никогда особо не пустовало и было очень привлекательным для общественности.

Значительные строки в историю театра вписали А. Дунаев и А. Эфрос. При них на сцене были поставлены «Ромео и Джульетта», «Отелло» Шексира, Чеховские «Три сестры», «Женитьба» Н. Гоголя, «Дон Жуан» и многое другое. Спектакли были признаны классикой в отечественном театре, а работа режиссеров получила признание мирового уровня.

С 2007 года возглавлять театр начал Сергей Голомазов, чьи постановки были отмечены критиками, премиями и любовью зрителей. За время своего существования Театр на Малой Бронной смог стать одним из самых популярных в Москве, привлекая к себе все новых зрителей, среди которых появляется все больше молодежи. Театр на Малой Бронной занимает заслуженное место в десятке самых популярных театров Москвы. Купить билеты на спектакли в Театр на Малой Бронной в Москве можно онлайн и без наценки на сайте

Как добраться до Театра на Малой Бронной: Театр расположен в центральной части столицы. Добраться до него Вы можете с помощью метрополитена. Сначала Вам нужно доехать до станции Тверской или Пушкинской, которые располагаются рядом с Пушкинской площадью. Затем Вы можете либо дойти пешком до Малой Бронной примерно за десять минут по правой стороне Тверского бульвара, либо доехать до него две остановки на автобусе. В первом случае, Вы сможете найти нужную улицу на третьем повороте. Во втором, Вы должны выйти на остановке Никитские ворота и пройти немного назад в поисках нужного поворота. Дойдите до конца первого дома в линии с правой стороны и Вы сможете найти нужное здание.