ВходСамые необычные иллюстрации к культовым книгам. Иллюстрации В.И.Шухаева к произведениям русских классиков Акварельные иллюстрации к произведениям русской классики
Кто такой художник В.А.Поляков к сожалению не смогли поведать ни одна из энциклопедий, ни такой все знающий в мире источник, как Интернет. Хотя конечно жаль, рисунки довольно интересные и очень красивые. Исполнены они для двухтомного полного собрания сочинений Михаила Юрьевича Лермонтова 1900 года издания. В него вошли стихотворения поэта, поэмы и проза.
Возможно, речь идет о художнике Александре Васиьевиче Полякове, но утверждать точно не берусь. Александр Васильевич Поляков был крепостным, его талант был замечен и художник заслужил свободу, умер рано. К моменту смерти ему было всего 34 года. В его биографии упоминается Галерея портретов героев 1812 года.
Александр Васильевич Поляков (1801—1835) — русский художник. Был крепостным генерала А. Корнилова. Прослышав о его таланте, Д. Доу в 1822 году попросил определить Полякова к себе в помощники. Жалованья ему было положено 800 рублей в год. "Но из сей суммы господин Доу дает ему только 350 рублей, остальные 450 оставляет в уплату за квартиру и за стол, хотя сей последний он имеет с его лакеями", - писал Комитет Общества поощрения художников. Помимо того, с Полякова, не отличавшегося крепким здоровьем, англичанин вычитал суммы за дни болезни, в результате художнику едва оставалось сто рублей в год на одежду и пропитание.
Но даже в этих кабальных условиях А. Поляков поражал всех талантом и трудолюбием. Однажды за шесть часов он изготовил столь искусную копию портрета Н. Мордвинова, что адмирал только ему доверил внести некоторые исправления на оригинальном портрете. Многие десятилетия спустя специалисты пришли к выводу, что именно Поляков реставрировал две сотни (!) почерневших портретов кисти Доу и заканчивал по памяти не один десяток его небрежных набросков.
Узнав о талантливом крепостном, российские художники решили ходатайствовать об освобождении его от крепостной зависимости. Однако "отпускная" крепостному художнику появилась только через несколько лет после завершения работы над картинной Галереей портретов героев 1812 года.
Зимой 1833 года по прошению комитета президент Российской академии художеств А. Оленин подписал постановление о возведении Александра Полякова в ранг свободного художника.
Здоровье Александра Васильевича, несмотря на молодость, оказалось в крайне плачевном состоянии. От Общества поощрения художников он получал 30 рублей жалованья ежемесячно, но этой суммы едва хватало на то, чтобы купить холст, краски и скудную еду.
Замечательный живописец Александр Васильевич Поляков умер 7 января 1835 года, 34 лет от роду. Его похоронили на Смоленском кладбище в Петербурге.
В архиве Академии художеств сохранились два документа. Один из них - "Отчет о затратах на похороны Полякова - 160 р. 45 к., в том числе на поминовение по обычаю - 20 рублей".
Второй документ - опись незавершенных картин и вещей, оставшихся после смерти художника: "Стол простой, шкаф простой с деревянной кроватью, одеяло ветхое, халат на вате, шляпа пуховая старая, два мольберта, красок 12 пузырьков, три палитры:" И еще 340 портретов - Галерея героев Отечественной войны 1812 года, истинный шедевр мирового искусства, созданный кистью крепостного мастера Александра Васильевича Полякова.
Иллюстрация к роману "Герой нашего времени" - "Княжна Мери"
- Мне дурно, - проговорила она слабым голосом.
Я быстро наклонился к ней, обнял рукою ее гибкую талию...
Портрет Михаила Юрьевича Лермонтова из Собрания сочинений 1900
Иллюстрации к стихотворениям
Ангел
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел;
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов;
О боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез;
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна;
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Узник
Отворите мне темницу,
Дайте мне сиянье дня,
Черноглазую девицу,
Черногривого коня.
Я красавицу младую
Прежде сладко поцелую,
На коня потом вскочу,
В степь, как ветер, улечу.
Но окно тюрьмы высоко,
Дверь тяжелая с замком;
Черноокая далеко,
В пышном тереме своем;
Добрый конь в зеленом поле
Без узды, один, по воле
Скачет весел и игрив,
Хвост по ветру распустив.
Одинок я — нет отрады:
Стены голые кругом,
Тускло светит луч лампады
Умирающим огнем;
Только слышно: за дверями,
Звучномерными шагами,
Ходит в тишине ночной
Безответный часовой.
Кинжал
Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза — жемчужина страданья.
И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, — то сверкали.
Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный:
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.
Сон
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня -- но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.
Они любили друг друга так долго и нежно,
С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
Но, как враги, избегали признанья и встречи,
И были пусты и хладны их краткие речи.
Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
И милый образ во сне лишь порою видали.
И смерть пришла: наступило за гробом свиданье...
Но в мире новом друг друга они не узнали.
Пророк
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»
Тростник
Сидел рыбак веселый
На берегу реки;
И перед ним по ветру
Качались тростники.
Сухой тростник он срезал
И скважины проткнул;
Один конец зажал он,
В другой конец подул.
И будто оживленный,
Тростник заговорил;
То голос человека
И голос ветра был.
И пел тростник печально:
«Оставь, оставь меня;
Рыбак, рыбак прекрасный,
Терзаешь ты меня!
«И я была девицей,
Красавица была,
У мачехи в темнице
Я некогда цвела,
И много слез горючих
Невинно я лила;
И раннюю могилу
Безбожно я звала.
Три пальмы
(Восточное сказание)
В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной,
Хранимый, под сенью зеленых листов,
От знойных лучей и летучих песков.
И многие годы неслышно прошли;
Но странник усталый из чуждой земли
Пылающей грудью ко влаге студеной
Еще не склонялся под кущей зеленой,
И стали уж сохнуть от знойных лучей
Роскошные листья и звучный ручей.
И стали три пальмы на бога роптать:
«На то ль мы родились, чтоб здесь увядать?
Без пользы в пустыне росли и цвели мы,
Колеблемы вихрем и зноем палимы,
Ничей благосклонный не радуя взор?..
Не прав твой, о небо, святой приговор!»
И только замолкли — в дали голубой
Столбом уж крутился песок золотой,
Звонков раздавались нестройные звуки,
Пестрели коврами покрытые вьюки,
И шел, колыхаясь, как в море челнок,
Верблюд за верблюдом, взрывая песок.
Мотаясь, висели меж твердых горбов
Узорные полы походных шатров;
Их смуглые ручки порой подымали,
И черные очи оттуда сверкали...
И, стан худощавый к луке наклоня,
Араб горячил вороного коня.
И конь на дыбы подымался порой,
И прыгал, как барс, пораженный стрелой;
И белой одежды красивые складки
По плечам фариса вились в беспорядке;
И, с криком и свистом несясь по песку,
Бросал и ловил он копье на скаку.
Вот к пальмам подходит, шумя, караван:
В тени их веселый раскинулся стан.
Кувшины звуча налилися водою,
И, гордо кивая махровой главою,
Приветствуют пальмы нежданных гостей,
И щедро поит их студеный ручей.
Но только что сумрак на землю упал,
По корням упругим топор застучал,
И пали без жизни питомцы столетий!
Одежду их сорвали малые дети,
Изрублены были тела их потом,
И медленно жгли их до утра огнем.
Когда же на запад умчался туман,
Урочный свой путь совершал караван;
И следом печальным на почве бесплодной
Виднелся лишь пепел седой и холодный;
И солнце остатки сухие дожгло,
А ветром их в степи потом разнесло.
И ныне всё дико и пусто кругом —
Не шепчутся листья с гремучим ключом:
Напрасно пророка о тени он просит —
Его лишь песок раскаленный заносит,
Да коршун хохлатый, степной нелюдим,
Добычу терзает и щиплет над ним.
Грузинская песня
Жила грузинка молодая,
В гареме душном увядая.
Случилось раз:
Из черных глаз
Алмаз любви, печали сын,
Скатился.
Ах, ею старый армянин
Гордился!..
Вокруг нее кристалл, рубины,
Но как не плакать от кручины
У старика?
Его рука
Ласкает деву всякий день,
И что же? —
Скрываются красы, как тень.
О боже!..
Он опасается измены.
Его высоки, крепки стены,
Но всё любовь
Презрела. Вновь
Румянец на щеках живой
Явился,
И перл между ресниц порой
Не бился...
Но армянин открыл коварность,
Измену и неблагодарность
Как перенесть!
Досада, месть,
Впервые вас он только сам
Изведал!
И труп преступницы волнам
Он предал.
Тамара
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.
В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна как ангел небесный,
Как демон коварна и зла.
И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.
Незабудка
(Сказка)
В старинны годы люди были
Совсем не то, что в наши дни;
(Коль в мире есть любовь) любили
Чистосердечнее они.
О древней верности, конечно,
Слыхали как-нибудь и вы,
Но как сказания молвы
Всё дело перепортят вечно,
То я вам точный образец
Хочу представить наконец.
У влаги ручейка холодной,
Под тенью липовых ветвей,
Не опасаясь злых очей,
Однажды рыцарь благородный
Сидел с любезною своей...
Тихонько ручкой молодою
Она красавца обняла.
Полна невинной простотою
Беседа мирная текла.
«Друг: не клянися мне напрасно,
Сказала дева: верю я,
Ясна, чиста любовь твоя,
Как эта звонкая струя,
Как этот свод над нами ясный;
Но как она в тебе сильна,
Еще не знаю. — Посмотри-ка,
Там рдеет пышная гвоздика,
Но нет: гвоздика не нужна;
Подалее, как ты унылый,
Чуть виден голубой цветок...
Сорви же мне его, мой милый:
Он для любви не так далек!»
Вскочил мой рыцарь, восхищенный
Ее душевной простотой;
Через ручей прыгнув, стрелой
Летит он цветик драгоценный
Сорвать поспешною рукой...
Уж близко цель его стремленья,
Как вдруг под ним (ужасный вид)
Земля неверная дрожит,
Он вязнет, нет ему спасенья!...
Взор кинув полный весь огня
Своей красавице безгласной,
«Прости, не позабудь меня!»
Воскликнул юноша несчастный;
И мигом пагубный цветок
Схватил рукою безнадежной;
И сердца пылкого в залог
Его он кинул деве нежной.
Цветок печальный с этих пор
Любови дорог; сердце бьется,
Когда его приметит взор.
Он незабудкою зовется;
В местах сырых, вблизи болот,
Как бы страшась прикосновенья,
Он ищет там уединенья;
И цветом неба он цветет,
Где смерти нет и нет забвенья...
Вот повести конец моей;
Судите: быль иль небылица.
А виновата ли девица —
Сказала, верно, совесть ей!
Скака для детей
...«Когда ты спишь, о ангел мой земной,
И шибко бьется девственною кровью
Младая грудь под грезою ночной,
Знай, это я, склонившись к изголовью,
Любуюся — и говорю с тобой;
И в тишине, наставник твой случайный,
Чудесные рассказываю тайны...
А много было взору моему
Доступно и понятно, потому
Что узами земными я не связан,
И вечностью и знанием наказан...
Иллюстрации к поэмам
Поэма "Ангел смерти"
Три иллюстрации к поэме "Измаил Бей"
Поэма "Кавказский пленник"
Поэма "Боярин Орша"
Поэма "Казначейша"
Поэма "Мцыри"
Книга – сама по себе вещь занимательная и интересная. Однако, для того, чтобы читателю было легче переносить триста страниц сплошного текста, великие люди придумали такую вещь как иллюстрации к ним. Согласитесь, моральная нагрузка на мозг – это замечательно. Но чтобы не впадать в скучную монотонность, нам порой не помешает капля визуального наслаждения на страницах любимой книги.
Сразу же в памяти всплывают пестрые картинки из детских книг, однако чем значительнее книга в мировой культуре, тем серьезнее и глубже художники подходят к делу создания изображения. И тут уже никакие рисунки “Айболита” не станут рядом с тем, что создают люди под впечатлением культовых книг. Сегодня я хочу продемонстрировать вам 7 разных взглядов иллюстраторов на книги, созданные в разную эпоху, но одинаково оставившие след в мировой литературе. Расположены они в хронологической последовательности. Наслаждайтесь!
“Ромео и Джульетта” – Савва Бродский
И раз уж я решила следовать хронологической последовательности, то первыми в списке станут иллюстрации к знаменитейшей трагедии Шекспира “Ромео и Джульетта”. Сава Бродский – советский художник и книжный иллюстратор, чьи работы для трагедии не могли не привлечь внимания. Каждая из них буквально пронизана духом печальных событий: темные цвета, бледные лица и оттенок готического стиля – все это придает образам привкус горечи, а картинам – атмосферу действительно “печальнейшей повести на свете”.
“Дон Кихот” – Сальвадор Дали
Сальвадор Дали – неугомонный гений, который создал целых четыре разноплановых цикла иллюстраций к известнейшей после Библии книге – «Дону Кихоту». Но, пожалуй, я продемонстрирую вам фрагменты к самому первому циклу романа Сервантеса, так как именно его Дали любил больше всего и любовался им в одиночестве. Эти иллюстрации, к сожалению, мало известны в мире, однако доставляют эстетическое наслаждение не хуже других знаменитых произведений великого художника.
“Азбука Эдгара Аллана По” – Ero Nel
Сами произведения По явно не славились своей позитивностью и радужностью. А если вспоминать его “Черного кота” и “Ворона”, то в общем-то от хорошего настроения останется кошачий хвост, а тело покроется дрожью от щекотания нервов черным пером “Nevermore”. Именно эту атмосферу удалось передать молодой художнице Анастасии Черной (Ero Nel) в так называемой “Азбуке По”. Каждая картина – отдельный рассказ писателя. Каждая заглавная буква – часть алфавита Аллана По.
Б – “Береника”
У – “Убийство на улице Морг”
Ч – “Черный Кот”
“Джен Эйр” – Елена и Анна Бальбюссо
Дабы создать контраст, после мрачного и пугающего По познакомлю вас с “теплыми” сёстрами Бальбюссо. Само произведение Шарлотты Бронте хоть и содержит местами пугающие события, но, несмотря на это, является трогательным и душевным романом, где на темном фоне преобладают яркие краски любви. На иллюстрациях художниц большую роль играют именно теплые оттенки, которые пронзают душевностью даже самые пугающие моменты книги.
“Превращение” – Eda Akaltun
Eda Akaltun – современный иллюстратор, который создал серию изображений для небезызвестной повести Франца Кафки «Превращение». Рисунки, исполненные всего тремя цветами, должны были скорее охватить и обличить черный юмор и атмосферу клаустрофобии самой истории, нежели её повествование.
“1984” – Андрей Замура
Чеканить шаг. Ходить строем. Нет, это не армия, это Оруэлл. Мало сказать о том, что знаменитейшая антиутопия “1984” повлияла на одно лишь искусство. Нет, она повлияла на видение целого мира. А как изобразить его понятнее и “безопаснее”, кроме как в изображении? Именно это и попытался сделать современный российский иллюстратор Андрей Замура. Строгие линии, абстрактные фигуры и максималистское видение – идеальный рецепт изображения под впечатлением “1984” Джорджа Оруэлла.
“Старик и море” – Слава Шульц
Студентка Харьковской академии дизайна и искусств Слава Шульц создала впечатляющую серию иллюстраций к повести Э. Хемингуэя “Старик и море”, мимо которой пройти, не восхитившись, было затруднительно. Техника рисования маслом по фотобумаге, добавить к этому книжную графику и, конечно же, холодные цвета, от которых кровь в жилах стынет, – вот околоидеальный рецепт блестящего труда, тепло принятый общественностью.
“Властелин колец” – Грег и Тим Хильдебрандт
Ну и напоследок я все-таки разбавлю уже создавшуюся мрачную атмосферу сказочными иллюстрациями братьев Хильдебрант по роману Толкина “Властелин колец”. Более ярких и впечатляющих иллюстраций, сложно найти. Они так и пестрят красками, жизнью и эмоциями. И кажется, глядя на них, любой взрослый человек на какой-то миг окунается в сказку и ощущает это дикое желание, взяв книгу и фонарик, забраться под одеяло и утонуть в огромнейшем мире, созданном гениальнейшим писателем Джоном Толкином.
Левиза Никулина
Василий Иванович Шухаев (1887-1973), портретист, театральный художник, педагог, иллюстратор произведений русской классики, хорошо известен широкой публике, в первую очередь, как один из лучших отечественных иллюстраторов творчества А.С.Пушкина
В 1906 году Василий Иванович Шухаев поступает в Академию Художеств в Петербурге.
Шесть лет (1906-1912) он постигает сложное мастерство живописца, из них четыре года в мастерской профессора Д.Н.Кардовского.
Огромное значение в мастерской Кардовского придавалось работе на натуре и с натурой, высокой технике рисунка, совершенствованию технологических приемов.
Эти принципы Шухаев пронес через все свое творчество – художественное и педагогическое.
Значительную часть своей жизни В.И.Шухаев (1921-1935) провел во Франции.
В эти годы он иллюстрировал для издательства "Плеяда" книги русских писателей:
"Пиковая дама" и "Борис Годунов" Пушкина,
"Первая любовь" Тургенева,
"Петербургские повести" Гоголя,
"Очарованный странник" Лескова,
"Герой нашего времени" Лермонтова,
"Скучная история" Чехова.
В 1922 году В.И.Шухаев создал иллюстрации для парижского издания пушкинской "Пиковой дамы", которое вышло на французском языке тиражом всего 340 экземпляров (парижское издательство "Плеяда"; перевод Шифрина, Шлецера и Андре Жида, 1923 г.).
Иллюстрации к «Пиковой даме» расцениваются как "одно из высших достижений Шухаева в области книжного искусства".
Эти иллюстрации выполнены в технике рисунка пером с акварельной подцветкой.
Исследователь его творчества, И. Мямлин, отмечает в иллюстрациях к «Пиковой даме» «поистине ювелирное мастерство художника в передаче портретных характеристик, порой иронично-сатиричных».
В раскрашенных от руки рисунках Шухаева в стиле художников «Мира Искусства» с особой тщательностью выполнены костюмы и бытовые детали эпохи, хотя здесь присутствует близость к французским гравюрам XVIII в.
Отсутствие развернутых "готовых" характеристик персонажей, лаконизм, простота, "неприкрашенность" пушкинской прозы требуют от читателя внимательного отношения к слову и активности воссоздающего и творческого воображения.
Трагедия героя Пушкина дана в ироническом ключе, хотя первоначально читателю кажется, что она затрагивает всех персонажей, кроме главного героя: никто из приятелей Германна не позволял себе подшутить над ним, на протяжении повествования улыбка ни разу не появилась на его лице.
"Игорный дом". В 1925 г. в Париже В.Шухаев создает декорации для «Пиковой дамы".
Рисунки к трагедии "Борис Годунов" относятся к несомненным достижениям художника.
В.И. Шухаев проиллюстрировал пушкинскую трагедию в иконописной манере, т.е. в том стилистическом ключе, который наиболее близок эпохе Бориса Годунова.
«Пошуар» (франц. pochoir - "трафарет") - способ ручной трафаретной подкраски гравюры или рисунка через "окошки", прорезанные в бумаге или другом материале.
Если трафарет изготавливался из тонкой медной пластины путем её травления кислотой, как офорт, то появлялась возможность получать в результате не только локальные цветные пятна, но и довольно тонкие линии.
Такой способ в начале ХХ века стал часто находить применение при создании альбомов авторских и репродукционных эстампов.
Эта же техника применялась и при создании акварельных иллюстраций для библиофильских малотиражных книг.
Лжедмитрий и боярин . Иллюстрация к трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов»
Через два года после пушкинской «Пиковой дамы» парижское издательство «Плеяда» выпустило библиофильское издание «Бориса Годунова» в переводе Ж. Шифрина с иллюстрациями В.И. Шухаева. В этих иллюстрациях, торжественных и «немногословных», художник отталкивался от иконописной традиции XVI-XVII веков.
В пору ученичества Шухаев копировал фрески Дионисия в Ферапонтовой монастыре. В 1925 году, живя в Париже, он вместе со своим другом А.Е. Яковлевым получил заказ расписать концертный зал в частном доме на улице Перголез.
Роспись на тему «Сказки А.С. Пушкина в музыке» была исполнена в стилистической манере фрески и иконы. Обращение художника к древнерусской живописи в «Борисе Годунове» естественно для иллюстрирования произведения, действие которого происходит в начале XVII века.
Архиепископ Анастасий (А.А. Грибановский) в статье «Духовные прозрения Пушкина в драме “Борис Годунов”», опубликованной в «Вестнике Русского студенческого движения в Западной Европе» (Париж, 1926), особо отмечал соответствие пушкинской трагедии духу описываемого времени: «Православно-духовная стихия, пронизавшая весь строй русской жизни в эпоху Годунова, органически входит во все моменты драмы Пушкина, и всюду, где бы автор ни соприкасался с нею, он описывает её яркими и правдивыми красками, не допустив ни одной ложной ноты в самом тоне повествования об этой стороне русского быта и ни одной технически неверной подробности в её изображении».
«Борис Годунов» был издан «Плеядой» в количестве 445 экземпляров. Из них 18 экземпляров отпечатаны на японской бумаге, 22 -на голландской бумаге, 390 - на бумаге верже. 15 экземпляров (5 - на японской бумаге и 10 - на бумаге верже) для продажи не предназначались. Во Франции, как и вообще за рубежом, о пушкинском «Борисе Годунове» узнали, главным образом, благодаря одноимённой опере М.П. Мусоргского. Иллюстрации Шухаева и перевод текста на французский язык Ж. Шифрина стали ещё одной замечательной интерпретацией трагедии, приближавшей её к иностранному читателю.
Выход книги совпал со знаменательным событием: именно с 1925 года Зарубежная Россия начала отмечать День русской культуры-праздник, приуроченный к дню рождения Пушкина.
Судьбе было угодно, чтобы В.И. Шухаеву в полной мере довелось узнать, что такое «смутное время», в которое он погружался, иллюстрируя пушкинскую трагедию. В 1937 году, через два года после возвращения из эмиграции, Художник и его жена были арестованы и провели 10 лет в ссылке в Магадане.
После освобождения они поселились в Тбилиси, но на этом мучения не закончились: их арестовывали и высылали ещё не раз.