Лихачев. «Смеховой мир» Древней Руси. История русской литературы X — XVII вв. Учеб. под ред. Д. С. Лихачева Азбука о голодном и небогатом человеке анализ

Русская сатира XVII в. вовлекла в свою сферу и исстари, ещё с XII в., популярный у нас жанр «толковых азбук» - произведе­ний, в которых отдельные фразы расположены были в порядке алфавита. До XVI в. включительно «толковые азбуки» заключали в себе главным образом материалы церковно-догмагический, нази­дательный или церковно-исторический. Позже они пополняются материалом бытовым и обличительным, в частности - иллюстри­рующим гибельность пьянства. Во многих случаях такие азбуки приспособлялись и специально к целям школьного обучения.

«Азбука о голом и небогатом человеке», известная в рукописях также под заглавиями «Сказание о голом и небогатом», «История о голом по алфавиту» и др., принадлежит уже к числу чисто са­тирических произведений. Соседство, в котором в рукописных сборниках находится «Азбука о голом»,- популярные в XVII в. сатирические повести - свидетельствует о том, что она сама тракто­валась как произведение, близкое к этим повестям, а не как «тол­ковая азбука» в традиционном её понимании. В основном «Азбука о голом» заключает в себе рассказ от первого лица о горькой доле живущего в Москве босого, голодного и холодного человека, экс­плуатируемого богачами и вообще «лихими людьми», причём дета­ли текста иногда значительно варьируются по спискам. В общем бедняк изображается как сын зажиточных родителей, у которых всегда были «аладьи да масляные блины горячие и пироги хоро­шие». «Отец мой и мати моя оставили мне дом и имение свое»,- говорит он о себе. В старейшем списке XVII в. разорение героя объясняется так: «От сродников зависть, от богатых насильство, от сосед ненависть, от ябедников продажа, от льстивых наговор, хотят меня с ног свесть... Цел бы был дом мой, да богатые зглотали, а родственники разграбили». Случилось так потому, что молодец после отца и матери «остался млад», а «сродичи» имущество отца его разграбили. В других, более поздних списках злоключения мо­лодца объясняются тем, что он «всё пропил и промотал», или ни­как не объясняются, сопровождаясь ничего не говорящим замеча­нием: «Да мне тем не велел бог владеть...», или: «Да не велел бог мне жить за скудостию моею...», и т. п. Даже жалкое одеяние мо­лодца всё пошло на уплату долгов. «Ферези были у меня самые добрые рогозиные, а завязки мочальные, да и то люди за долг взя­ли»,- жалуется он. Нет у него и земли, которую он мог бы вспа­хать и засеять. «Земля моя пуста,- говорит он,- и травою вся обросла, полоть мне нечим и сеять нечево, притом же и хлеба нет». «Азбука» написана ритмической прозой, кое-где рифмованной, как например:

Люди вижу, что богато живут, а нам, голым, ничего не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут... Покою себе не обретаю, лапти и сапаги завсегда розбиваю, а добра себе не наживаю.

Встречаются в ней и поговорки, вроде: «На что было ему и су­лить, коли самому негде взять»; «Ехал бы в гости, да не на чем, да никуды не зовут»; «Сшил бы к празднику однорятку с королки (кораллами), да животы-та у меня коротки» и др. Все эти особен­ности «Азбуки о голом», наряду с типичным просторечным её языком, ставят её в один ряд с такими произведениями сатириче­ской литературы второй половины XVII в., как «Калязинская че­лобитная», «Повесть о попе Саве» и т. п. (см. ниже). «Азбука» и по своему содержанию и по бытовым деталям должна быть приуроче­на ко второй половине XVII в., и возникновение её связывается с посадской средой, внутренние отношения которой она и отра­жает ".

АЗБУКА О ГОЛОМ И НЕБОГАТОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ПОВЕСТЬ О КАРПЕ СУТУЛОВЕ

ПОВЕСТЬ О НЕКОТОРОМ ГОСТЕ БОГАТОМ И О СЛАВНОМ О КАРПЕ СУТУЛОВЪ И О ПРЕМУДРОЙ ЖЕНЕ ЕВО, КАКО НЕ ОСКВЕРНИ ЛОЖА МУЖА СВОЕГО

БЪ некто гость велми богат и славенъ зело, именемъ Карпъ Сутуловъ, имеяй жену у себя, именем Татиану, прекрасну зело. И живяше онъ с нею великою любовию. И бе гостю тому Карпу живуще во граде некоемъ, и в том же граде другъ бысть велми богат и славенъ, и веренъ зело во всœем, именемъ Афанасий Бердов. Тому ж преждереченному гостю Карпу Сутулову прилучися время ехати на куплю свою в Литовскую землю. И шед удари челомъ другу своему Афанасию Бердову: ʼʼДруже мой любиме, Афанасе! Се ныне приспе мнЪ время ехати на куплю свою в Литовскую землю, азъ оставляю жену свою едину в доме моем; и ты же, мой любезнейши друже, жену мою, о чем тебЪ станет бити челомъ, во всœем снабди. Аз приеду от купли своей, буду тебЪ бити челом и платитисяʼʼ. Другъ же его Афанасий Бердовъ глаголя ему: ʼʼДруже мой Карпе, аз радъ снабдевати жену твоюʼʼ. Карпъ же шедъ к жене своей и сказа ей:

ʼʼАз былъ у друга своего Афанасия и бил челомъ ему о тебЪ, аще какая без меня тебе будетъ нужда в денгахъ, да снабдить тебя во всœемъ другъ мой Афанасий; рекохъ мнЪ онъ: ʼʼАз радъ снабдевати без тебя жену твоюʼʼ.

Карпъ же наказа и жене своей Татиане тако: ʼʼГоспоже моя Татиана, буди богъ между нами. Егда начнешь творити без меня частыя пиры на добрыхъ женъ, на своихъ сестеръ, азъ тебЪ оставляю денегъ на потребу на что купити брашна на добрыхъ женъ, на своихъ сестеръ, и ты поди по моему приказу ко другу моему Афанасию Бердову и проси у него на брашна денегъ, и онъ тебе дастъ сто рублев, и ты, чай, темъ до меня и проживешь. А моего совЪту блюди, без меня не отдавай и ложа моего не скверниʼʼ.

И сия рекъ, отиде на куплю. Жена же провождаше его в путь далече честно и любезно, и радостно велми, и возвратися в дом свой, и нача после мужа своего делати на многия добрыя жены частыя пиры, и веселяся с ними велми, воспоминая мужа Карпа в радости.

И нача, и живши она без мужа своего многое время, и та ко издержала денги остатки. И минувши уже тому 3 года, какъ поеде мужъ мой, она же шетъ ко другу мужа своего, ко Афанасию Бердову, и рече ему: ʼʼГосподинœе другу моему, друже мужа, мужа моего! Даждь ми сто рублев денегъ до мужа. А муж мой Карпъ, когда поехал на куплю свою и наказал,- наказал:

ʼʼЕгда до меня не станетъ денегъ на потребу на что купити, и ты пойди моимъ словомъ ко другу моему, ко Афанасию Бердову, и возми у него на потребу себЪ брашна денегъ сто рублевъʼʼ. И ты же нынЪ пожалуй мнЪ на потребу на брашна денегъ сто рублевъ до мужа моего. Егда мужъ мой приедет от купли своей, и тогда всœе тебЪ отдастъʼʼ. Онъ же на ню зря очима своима и на красоту лица ея велми прилежно, и разжигая к ней плотию своею, и глаголаша к ней плотию своею: ʼʼАзъ дамъ тебЪ на брашна денегъ сто рублевъ, толко лягъ со мною на ночьʼʼ. Она же о том словеси велми засумневашася и не ведаетъ, что отвещати, и рече ему: ʼʼАзъ не могу того сотворити без по­велœения отца своего духовнагоʼʼ; и рече ему: ʼʼИду и вопрошу отца своего духовнаго, что ми повелитъ, то и сотворю с тобоюʼʼ.

И шед вскоре, и призвавъ к себЪ отца своего духовнаго, и рече ему: ʼʼОтче мой духовны, что повелиши о семъ сотворити, понеже мужъ мой отиде на куплю свою и наказавъ мне: ʼʼАще ли до меня не достанет тебе на потребу денегъ, чемъ до меня, и ты жъ иди ко другу моему, ко Афанасию Бердову, и онъ тебе по моему совету дастъ тебе денегъ сто рублевъʼʼ. НынЪ же мнЪ у меня не доставшу сребра на брашна, и азъ идохъ ко другу мужа моего, ко Афанасию Бердову, по совету мужа своего. Он же рече ми: ʼʼАзъ ти дамъ сто рублевъ, толко буди со мною на ночь спатьʼʼ. И азъ не вемъ, что сотворити, не смею тебЪ, отца своего духовнаго, того с нимъ сотворити без повелœения твоего, и ты ми сотворити повелиши?ʼʼ И рече ей отецъ духовный: ʼʼАзъ тебе дамъ и двести рублевъ, но пребуди со мною на ночьʼʼ. Она же о томъ словеси велми изумилася и не ведаетъ, что отвещати отцу своему духовному, и рече ему: ʼʼДай ми, отче, сроку на малую годинуʼʼ.

И шедъ от него на архиепископовъ двор тайно, и возвести архиепископу: ʼʼО велики святы, что ми повелœеваеши о семъ сотворити, понеже мужъ мой купецъ славен зело, Карпъ Сутуловъ, отиде на куплю свою в Литовскую землю се уже ему третие лето и после себя оставилъ мне на потребу денегъ. Отныне же мне не доставши сребра на пропитание до него. И как мужъ мой поехал на куплю свою и наказалъ мнЪ: ʼʼАще ли не достанетъ тебъ денегъ, чемъ до меня пропитатися, и ты по моему совету пойди ко другу моему, ко Афанасию Бердову, и онъ по моему приказу дастъ тебе на потребу на брашна денегъ сто рублевъ, на потребу брашнаʼʼ. И азъ шедъ нынЪ ко другу мужа своего Афанасию Бердову и просила у него на потребу себЪ денегъ до мужа своего сто рублевъ. Онъ же рече ми: ʼʼАзъ дам ти и сто рублевъ, толко лягъ со мною на ночьʼʼ. И азъ не смела того сотворити без повелœения отца своего духовнаго, и шед ко отцу своему духовному, и вопроси о семъ отца своего духовнаго, что ми повелит. Он же рече ми: ʼʼАще ты со мною сотворишь, азъ дам ти и двести рублевъʼʼ. И азъ с нимъ не смела того сотворитьʼʼ. Архиепископ же рече: ʼʼОстави обоихъ ихъ, попа и гостя, но пребуди со мною единым, и азъ дамъ тебе и триста рублевъʼʼ. Она же не ведаетъ, что ему отвещати, и не хотяше таковыхъ словъ преслушати и рече ему: ʼʼО велики святы, како я могу убежати от огня будущаго?ʼʼ Онъ же рече ей: ʼʼАз тя во всœемъ разрешуʼʼ.

Она же рече, повелœеваетъ ему быти в третием часу дни. И тако шедъ ко отцу своему духовному и рече ему: ʼʼОтче, будь ко мнЪ въ 6 часу дниʼʼ. Потом же иде к другу своего мужа, ко Афанасию Бердову: ʼʼДруже мужа моего, приди ко мнЪ в 10-м часу дниʼʼ. Прииде же ныны архиепископъ, она же встретила его с великою честью. Онъ же велми разжигая плоть свою на нея, и принœесе ей денегъ триста рублевъ, и даде, и хотяше пребыти с нею. Она же рече: ʼʼЧто требуеши облещи на ся одежду ветхую самую пребыти со мною; в ней же пребываеши пре многоцветущемъ народе и бога славиши, в том же и самому паки к богу бытиʼʼ. Он же рече: ʼʼНе виде никто мя и в етомъ платеи, что мне и оно облещи, но некоему насъ с тобою видетиʼʼ. Она же рече ему: ʼʼБогъ, отче, вся видит деяния наша, аще от человЪка утаимъ странствие наше, но онъ вся весть, обличения не требуетъ. И самъ-то господь не придетъ с палицею на тя и на вся злотворящаго, таковаго человЪка зло пошлетъ на тя, и тот тя имат бити и безчествовати, и предати на обличение протчимъ злотворящимъʼʼ. И сия глаголаше ко архиепископу. Он же рече ей: ʼʼТолко, госпоже моя, не имею никакой иные одежды, какие в мире носятъ, разве азъ тебЪ требую какую ни есть одеждуʼʼ. Она же даде ему свою женскую срачицу, якоже сама ношаше на телœе, а тот санъ сняше с него и вложи ша и себе в сундукъ и рече ему: ʼʼАзъ кромЪ сея одежды не имею в дому своемъ, понеже отдала портомоице, что носяше мужъ мойʼʼ. Архиепископъ же с радостию взяше и воздЪ на себЪ зборомъ женскую рубаху: ʼʼНа что ми, госпожа, лутше сея одежды требовати, понеже требую пребыти с тобоюʼʼ. Она же отвещаше к сему: ʼʼСе азъ сотворю, но еще прежде покладимся со мноюʼʼ.

И в то время прииде ко вратомъ попъ, отец ея духовны, по приказу ея и принœесе ей с собой денегъ двести рублевъ, и началъ толкатися во врата. Она же скоро возрЪ в окошко и восплеска рукама своима, а сама рече: ʼʼБлагъ господь, понже подаст ми безмерную и превеликую радостьʼʼ. Архиепископъ же рече: ʼʼЧто, госпоже, велми радостна одержима бысть?ʼʼ Она же рече ему: ʼʼСе мужъ мой от купли приехалъ, аз же в симъ времени ожидала егоʼʼ. Архиепископъ же рече ей: ʼʼГоспоже моя, гдЪ мнЪ деватися срама ради и безчестия?ʼʼ Она жъ рече ему: ʼʼИ ты, господин мой, иди в сундукъ и сиди, и аз во время спущу тяʼʼ. Он же скоро шедъ в сундукъ, она же замкнула его в сундуке. Поп же идя на крылцо, она же встретила его, он же даде ей двести рублевъ и нача с нею глаголати о прелюбезных словесехъ. Она же рече: ʼʼОтче мой духовный, какъ еси ты прелстился на мя? Единаго часа ради обоимъ с тобою во веки мучитисяʼʼ. Попъ же рече к ней: ʼʼЧадо мое духовное, что аз ти скажу, аще ли в коемъ греси бога прогневляеши и отца своего духовна-го, то чемъ хощеши бога умолити и милостива сотворити?ʼʼ Она же рече ему: ʼʼДа ты ли, отче, праведны судия? Имаши ли власть в рай или в муку пустити мя?ʼʼ

И глаголющим имъ много, ажно ко вратом гость богатъ, другь мужа ея, Афанасий Бердов и нача толкатися во врата. Она же скоро прискочила к окушку и погляде за оконце, узрЪ гостя богатаго, друга мужа своего, Афанасия Бердова восплеска рукама своима и поиде по горнице. Поп же рече к нея: ʼʼСкажи ми, чадо, кто ко вратом приехалъ и что ты радостна одержима быстъ?ʼʼ Она же рече ему: ʼʼВидиш ли, отче, радость мою, се же мужъ мой от купли приехал ко мнЪ и светъ очию моеюʼʼ. Попъ же рече ей: ʼʼПобЪда моя! Где мнЪ, госпоже моя, укрытися срама ради?ʼʼ Она же рече ему: ʼʼНе убойся, отче, сего, но смерти своей убойся, грЪха смертнаго; единою умрети, а грехъ сотворяй мучитися имаши во векиʼʼ. И во оной храминœе указа ему сундукъ. Он же в одной срачицЪ и без пояса стояше. Она же рече ему: ʼʼИди, отче, во иной сундукъ, азъ во время испущу тя з двора своегоʼʼ. Он же скоро шедъ в сундукъ. Она же замкнула его в сундуке и шедъ скоро пусти к себЪ гостя. Гость же пришедъ к ней в горницу и даде ей сто рублей денегъ. Она же прияше у него с радостию. Он же зря на неизреченную красоту лица ея велми прилежно. Она же рече ему: ʼʼЧесо ради прилежно зриши на мя и велми хвалиши мя? А не ли же некоему человЪку мнози люди похвалиша жену, она же зело зла бяше, он же целомудренны тогда похвалуʼʼ. Онъ же рече ей: ʼʼГоспоже моя, егда азъ насыщуся и наслаждуся твоея красоты, тогда прочь отиду в домъ свойʼʼ. Она же не ведаше, чимъ гостя того от себя отвести, и повелЪ рабЪ вытти и стучатися. Рабыня же по повелœению госпожи своея шед вон и начаша у врат толкатися велми громко. Она же скоро потече к окошку и рече: ʼʼО всœевидимая радость, о совершенныя моея любви, о свете очию мою и возделœесте души моея радость!ʼʼ Гость же рече к ней: ʼʼЧто, госпоже моя, велми радостна одержима бысть? Что узрила за окошкомъ?ʼʼ Она же рече к нему: ʼʼСе мужъ приехалъ от купли своеяʼʼ. Гость же послыша от нея таковыя глаголы и нача по горнице бЪгати и рече к ней: ʼʼГоспоже моя, скажи мнЪ, где от срамоты сея укрытися?ʼʼ Она же указа ему 3 сундукъ и рече ему: ʼʼВниде семо, да по времени спущу тяʼʼ. Он же скоро кинулся в сундукъ. Она же замкнула его в сундукЪ томъ.

И на утре шед во град на воевоцки двор и повелœеша доложити воеводЪ, чтоб вышелъ к ней. И рече к ней: ʼʼОткуда еси жена пришла и почто ми велœела вытти к себЪ?ʼʼ Она же рече к нему: ʼʼСе язъ, государь, града сего гостиная жена, знаеш ли ты, государь, мужа моего, богатого купца, именемъ Сутуловъ?ʼʼ Он же рече к ней: ʼʼДобрЪ знаю азъ мужа твоего, понеже мужъ твой купецъ славенъʼʼ. Она же рече к нему: ʼʼСе уже третие лето, какъ мужъ мой отиде на куплю свою и наказал мне взяти у него купца, купца же града сего, у Афанасия именемъ Бердовъ, сто рублевъ денегъ - мужу моему другъ есть,- егда не достанетъ. Азъ же деяше после мужа своего многия пиры на добрыхъ женъ, и ныне мнЪ недоставъши сребра. Азъ же к купцу оному, ко Афанасию Бердову, ходила и се купца оного дома не получила, у котораго велœел мне мужъ мой взяти. Ты же мне пожалуй сто рублевъ, азъ тебЪ дамъ три сундука в заклатъ з драгими ризами и многоценнымиʼʼ. И воевода рече ей: ʼʼАзъ слышу, яко добраго мужа есть ты жена и богатаго, аз ти дам и без закладу сто рублевъ, а какъ богъ принœесетъ от купли мужа твоего, азъ и возму у негоʼʼ. Тогда она же рече ему: ʼʼВозми, бога ради, понеже ризы многия и драгия велми в сандукахъ техъ, дабы тати не украли у меня сандуковъ техъ. Тогда, государь, мнЪ от мужа моего быть в наказании, в те пору станет ми говорить, ты бы де положила на соблюдение человЪку доброму до меняʼʼ. Воевода же слышавъ велœел привести вси три сундука, чаяше истинно драгия ризы.

Она же шед от воеводы, взяша воевоцкихъ людей пять человЪкъ, с коими и приехаша к себЪ в дом и поставиша, и к себе в дом приехаша опять с ними, и привезоша сундуки на воевоцки двор, и повелœе воеводЪ, повелœеша она воеводЪ ризы досмотрити. Воевода же повели ей сундуки отпирати и открыша всœе три. И видяше во единомъ сундуке гостя седяща во единой срачице, а в другомъ сундуке попа во единой же срачице и бес пояса, а в третиемъ сундуке самого архиепископа в женской срачице и бес пояса. Воевода же видя ихъ таковыхъ безчинныхъ во единых срачицахъ седяща в сундукахъ и посмеяхся, и рече к нимъ: ʼʼКто васъ посади тутъ в одныхъ срачицахъ?ʼʼ И повелœеша им выти из сундуковъ, и быша от срамоты, яко мертвы, посрамлени от мудрыя жены. И падше они воеводе на нозе и плакася велми о своемъ согрЪшени. Воевода же рече имъ: ʼʼЧесо ради плачетеся и кланяетеся мнЪ? Кланяйтеся жене сей, она бы вас простила о вашемъ неразумииʼʼ. Воевода же рече пред ними и жене той: ʼʼЖено, скажи, жено, коихъ в сундукахъ запирала?ʼʼ

Она же рече к воеводЪ: ʼʼКакъ поехалъ мужъ мой на куплю свою и приказал мне у гостя того просить денегъ сто рублевъ, и какъ Афанасию ходила просити денегъ сто рублевъ, и како гость той хотя со мною пребытиʼʼ. Тако же поведа про попа и про архиепископа всœе подленно, и како повелœеша им в коих часехъ приходити, и како ихъ обманывала и в сандукахъ запирала. Воевода же, сие слышав, подивися разуму ея и велми похвали воевода, что она ложа своего не осквернила. И воевода же усмехнулся и рече ей: ʼʼДоброй, жено, заклат твой и стоит техъ денегъʼʼ. И взя воевода з гостя пятьсот рублевъ, с попа тысящу рублевъ, со архиепископа тысящу пятьсот рублевъ и повелœеша воевода ихъ отпустить, а денги с тою женою взяша и разделиша пополам. И похвали ея целомудренны разумъ, яко за очи мужа своего не посрамила, и таковыя любви с ними не сотворила, и совету мужа своего с собою не разлучила, и великую честь принœесла иму, ложа своего не осквернила.

Не по мноземъ времени приехал мужъ ея от купли своей. Она же ему вся поведаша по ряду. Он же велми возрадовася о такой премудрости жены своей, како она таковую премудрость сотворила. И велми мужъ ея о том возрадовася.

ПОВЕСТЬ О ФРОЛЕ СКОБЕЕВЕ

ИСТОРИЯ О РОССИЙСКОМЪ НОВГОРОДСКОМЪ ДВОРЯНИНЕ ФРОЛЕ СКОБЕЕВЕ, СТОЛНИЧЕЙ ДОЧЕРИ НАРДИНА-НАЩЕКИНА АННУШКИ

В Новгородском уезде имелся дворенинъ Фролъ Скобеевъ. В том же Ноугородском уезде имелисъ вотчины столника Нардина-Нащокина, имеласъ дочъ Аннушка, которая жила в тех новгородских вотчинахъ.

И, проведав Фролъ Скобеевъ о той столничей дочери, взял себе намерение возыметь любовъ с тою Аннушкой и видить ее. При этом ж умыслил спознатся той вотчины с прикащиком, и всœегда ездил в дом того прикащика. И по некотором времени случилосъ быть Фролу Скобееву у того прикащика в доме, и в то время пришла к тому прикащику мамка дочери столника Нардина-Нащокина. И усмотрелъ Фрол Скобеевъ, что та мамка живет всœегда при Аннушки. И какъ пошла та мамка от того прикащика к госпоже своей Аннушке, и Фролъ Скобеевъ вышелъ за нею и подарил тое мамку двумя рублями. И та мамка сказала ему: ʼʼГосподинъ Скобеевъ! Не по заслугам моим ко мне милостъ казать изволишъ, для того что моей услуги к вам никакой не находитсяʼʼ. И Фрол Скобеев отдал оныя денги и сказал: ʼʼТо мне сие ни во что!ʼʼ И пошелъ от нее прочъ, и вскоре ей не объявил. И мамка та пришла к госпоже своей Аннушке, ничего о томъ не объявила. И Фрол Скобеев посидел у того прикащика и поехал в дом свой.

И в то время увеселителных вечеров, которые бывают в веселости девичеству, называемыя по их девичеству званию Святки, и та столника Нардина-Нащокина дочъ Аннушка приказала мамке своей, чтоб она ехала ко всœем дворянам, которыя во близости той вотчины столника Нардина-Нащокина имеет жителство и у которых дворян имеютца дочери-девицы, чтоб тех дочерей просить к той столнической дочери Аннушке для веселости на вечеринку. И та мамка поехала и просила всœех дворянских дочерей к госпоже своей Аннушке, и по тому ея прошению всœе обещались быть. И та мамка ведаетъ, что у Фрола Скобеева есть сестра, девица, и приехала та мамка в дом Фрола Скобеева и просила сестру ево, чтоб она пожаловала в дом столника Нардина-Нащокина к Аннушке. Та сестра Фрола Скобеева объявила той мамке пообождати малое время: ʼʼЯ схожу к братцу своему, ежели прикажит мне ехать, то к вам с тем и объявимʼʼ. И какъ пришла сестра Фрола Скобеева к брату свому и объявила ему, что приехала к ней мамка от столничей дочери Нардина-Нащокина Аннушки ʼʼи просит меня, чтоб я приехала в дом к нимʼʼ. И Фрол Скобеев сказал сестре своей: ʼʼПоди скажи той мамке, что ты будешъ не одна, некоторого дворянина з дочерью, девицеюʼʼ. И та сестра Фрола Скобеева о том весма стала думать, что брат ея повелœел сказать, однако жъ не смела преслушать воли брата своего, что она будет к госпоже ея сей вечер с некоторою дворянскою дочерью, девицею. И мамка поехала в дом к госпоже своей Аннушке.

И Фрол Скобеев стал говорить сестре своей: ʼʼНу, сестрица, пора тебе убиратся и ехать в гостиʼʼ. И сестра ево как стала убиратся в девичей уборъ, и Фрол Скобеев сказал сестре своей: ʼʼПринœеси, сестрица, и мне девичей убор, уберуся и я, и поедем вместе с тобою к Аннушке, столничей дочериʼʼ. И та сестра ево веема о том сокрушалась, понеже что ʼʼежели признает ево, то конечно быть великой беде брату моему, понеже тот столник Нардин-Нащокин весма великой милости при царе находитсяʼʼ. При этом ж не прислушала воли брата своего, принœесла ему девичей убор.
Размещено на реф.рф
И Фрол Скобеев убрався в девичей убор и поехал с сестрой своей в дом столника Нардина-Нащокина к дочери ево Аннушки.

Собралось много дворянских дочерей у той Аннушки, и Фрол Скобеев тут же в девичьем уборе, и никто ево не может признать. И стали всœе девицы веселитца разными играми и веселились долгое время, а Фрол Скобеев с ними же и веселился, и признать ево никто не может. И потом Фрол Скобеев в нужнике один, а мамка стояла в сенях со свечою. И как вышел Фрол Скобеев из нужника и стал говорить мамке: ʼʼКакъ, мамушка, много наших сестеръ, дворянских дочерей, а твоей к нам услуги много, а никто не может подарить ничем за услугу твоюʼʼ. И мамка не может признать, что он Фрол Скобеев. И Фрол Скобеев, вынев денех пять рублев, подарил тое мамку с великим принуждением, и те денги мамка взяла. И Фролъ Скобеев видит, что признать она ево не может, то Фрол Скобеев пал пред ногами той мамки и объявил ей об себе, что он дворянин Фрол Скобеев и приехал в девическом платье для Аннушки, чтоб с нею иметь обязателную любовь. И какъ усмотрела мамка, что подлинно Фрол Скобеев, и стала в великом сумнени и не знает, с ним что делать. При этом жъ, помяну ево к себе два многия подарки: ʼʼДобро, господинъ Скобеев, за твою ко мне милость готова чинить всœе по воли твоейʼʼ. И пришла в покой, где девицы веселятца, и никому о том не объявила.

И стала та мамка говорить госпоже своей Аннушке: ʼʼПолноте, девицы, веселитца, я вам объявлю игру, как бы прежде сего от децкой игры былиʼʼ. И та Аннушка не преслушала воли мамки своей и стала ей говорить: ʼʼНу, мамушка, изволь, какъ твоя воля на всœе наши девичьи игрыʼʼ. И объявила им та мамка игру: ʼʼИзволь, госпожа Аннушка, быть ты невестоюʼʼ. А на Фрола Скобеева показала: ʼʼСия девица будет женихомʼʼ. И повели их в особливу светлицу для почиву, какъ водится в свадбе, и всœе девицы пошли их провожать до тех покоев и обратно пришли в те покои, в которых прежде веселились. И та мамка велœела тем девицам петъ грамогласныя песни, чтоб им крику от нихъ не слыхать быти. А сестра Фрола Скобеева весма в печали великой пребывала, сожелœея брата своего, и надеется, что конечно будет притчина.

И Фрол Скобеев лежа с Аннушкой, и объявил ей себя, что он Фролъ Скобеев, а не девица. И Аннушка стала в великом страхе. И Фрол Скобеевъ не взирая ни на какой себе страх и ростлил ея девство. По том просила та Аннушка того Фрола Скобеева, чтоб онъ не обнесъ ея другим. Потом мамка и всœе девицы пришли в тот покой, где она лежала, и Аннушка стала быть в лице переменна, а девицы никто не могут признать Фрола Скобеева, для того что в девическом уборе. И та Аннушка никому о том не объявила, толко мамку взяла за руку и отвела от тех девицъ и стала ей говорить искусно: ʼʼЧто ты нужно мною зделала? Ета не девица со мною была, он мужественной человекъ, дворянин Фрол Скобеевʼʼ. И та мамка на то ей объявила: ʼʼИстинно, госпожа моя, что не могла признать ево, думала, что она такая жа девица, как и протчия. А когда онъ такую безделицу учинил, ведаешь, что у насъ людей доволно, можем ево скрыть в смертное местоʼʼ. И та Аннушка сожелœея того Фрола Скобеева: ʼʼНу, мамушка, уже быть такъ, того мне не возвратитьʼʼ. И пошли всœе девицы в пировой покой, Аннушка с ними же и Фрол Скобеев в том же девическом уборе, и веселились долгое время ночи. Потом всœе девицы стали иметь покой, Аннушка легла со Фролом Скобеевым. И наутри встали всœе девицы, стали разьезжатся по домам своим, тако ж и Фрол Скобеев и с сестрою своею. Аннушка отпустила всœех девицъ, а Фрола Скобеева и с сестрою оставила. И Фрол Скобеев был у Аннушки три дни в девичьем уборе, чтоб не признали ево служители дому того, и веселились всœе со Аннушкою. И по прошествии трех дней Фрол Скобеев поехал в дом свой и с сестрою своею, и Аннушка подарила Фрола Скобеева денгами 300 рублев.

И Фрол Скобеев приехал в дом свой, весма рад бысть и делал банкеты и веселился с протчею своею братию дворян.

И пишет из Москвы отецъ ея, столникъ Нардин-Нащокин, в вотчину к дочери своей Аннушке, чтоб она ехала в Москву, для того что сватаются к ней женихи, столничьи дети. И Аннушка не преслушала воли родителя своего, собрався вскоре и поехала в Москву. Потом проведал Фрол Скобеев, что Аннушка уехала в Москву, и стал в великом сумнени, не ведает, что делать, для того что он дворянин небогатой, а имел себе более пропитание всœегда ходить в Москве поверенным з делами. И взял себе намерение какъ можно Аннушку достать себе в жену. Потом Фрол Скобеев стал отправлятся в Москву, а сестра ево весма о том соболезнуетъ, об отлучени ево. Фрол Скобеев сказал сестре своей: ʼʼНу, сестрица, не тужи ни о чем! Хотя живот свой утрачу, а от Аннушки не отстану, либо буду полковник или покойник. Ежели что зделается по намерению моему, то и тебя не отставлю, а буде зделается несчастие, то поминай брата своегоʼʼ. Убрався и поехал в Москву.

И приехал Фрол Скобеев в Москву и стал на квартире близъ двора столника Нардина-Нащекина. И на другой день Фрол Скобеев пошел к обедни и увидел в церкви мамку, которая была при Аннушки. И по отшестви литурги вышел Фрол Скобеев ис церкви и стал ждать мамку. И какъ вышла мамка ис церкви, и Фрол Скобеев подошел к мамке, и отдал ей поклон, и просил ея, чтоб она объявила об нем Аннушке. И какъ мамка пришла в дом, то объявила Аннушке о приезде Фрола Скобеева. И Аннушка на то стала в радости великой и просила мамку свою, чтоб она завтрешней день пошла к обедни и взела б с собою денегъ 200 рублев и отдала Фролу Скобееву. То учинила по воли ея.

И у того столника Нардина-Нащекина имелась сестра, пострижена в Девичьем манастыре. И тот столникъ приехал к сестре своей в манастыре, и сестра ево стретила по чести, брата своего. И столникъ Нардин-Нащекинъ у сестры своея был долгое время и много имели разговоров. Потом сестра ево просила брата своего покорно, чтоб онъ отпустил к ней в манастырь для свидания дочъ свою Аннушку, а ея племянницу, для чего она с нею многое время не видаласъ. И столникъ Нардинъ-Нащекинъ обещал к ней отпустить. И просила ево: ʼʼКогда и в небытностъ твою дома пришлю я по ея корету и возников, чтоб ты приказал ей ехать ко мне и бес себяʼʼ.

И случится по некоторому времени тому столнику Нардину-Нащекину ехать в гости з женою своею. И приказывает дочери своей: ʼʼЕжели пришлет по тебя из Москвы сестра корету и с возниками, то ты поезжай к нейʼʼ. А сам поехал в гости. И Аннушка просила мамки своей, как можно, пошъла Фролу Скобееву и сказала ему, чтоб он, какъ можно, выпросил корету и с возниками и приехал сам к ней и сказался, бутто от сестры столника Нардина-Нащекина приехал по Аннушку из Девичьева манастыря. И та мамка пошла ко Фролу Скобееву и сказала ему всœе по приказу ея.

И какъ услышел Фрол Скобеев от мамки и не ведает, что делать, и не знаетъ, какъ кого обмануть, для того что ево многия знатныя персоны знали, что он, Скобеев, дворянин небогатой, толко великой ябида, ходотайствуетъ за приказными делами. И пришло в памятъ Фролу Скобееву, что весма к нему добръ столник Ловчиков. И пошел х тому столнику Ловчикову, и тот столник имел с ним разъговоров много. Потом Фрол Скобеев стал просить того столника, чтоб он ему пожаловал корету и с возниками.

И приехал Фрол Скобеев к себе на фатеру и того кучера поил весма пьяна, а сам убрася в лакейское платье, и сел на козлы, и поехал ко столнику Нардину-Нащокину по Аннушку. И усмотрела та Аннушкʼʼна мамка, что приехалъ Фрол Скобеев, сказала Аннушке, под видом других того дому служителœей, якобы прислала тетка по нея из манастыря. И та Аннушка убралась, и села в корету, и поехала на квартиру Фрола Скобеева.

И тот кучер Ловчикова пробудился. И усмотрел Фрол Скобеев, что тот кучеръ Ловчикова не в таком сылном пьянстве, и напоя ево весма жестока пьяна, и положил ево в карету, а сам сел в козлы и поехал к Ловчикову на двор.
Размещено на реф.рф
И приехал ко двору, отворил ворота и пустил возныков и с коретою на дворъ. Люди Ловчиковы видят, что стоят возныки, а кучеръ лежит в корете жестоко пьян, пошли и объявили Ловчикову, что ʼʼлежит кучеръ пьян в корете, а кто их на дворъ привел, не знаемʼʼ. И Ловчиков корету и возников велœел убрать и сказал: ʼʼТо хорошо, что и всœего не уходил, и с Фрола Скобеева взять нечевоʼʼ. И наутре стал спрашивать Ловчиковъ того кучера, где он был со Фроломъ Скобеевым, и кучеръ сказал ему: ʼʼТолко помню, какъ приехал к нему на квартиру, а куды он поехал, Скобеев, и что делал, не знаюʼʼ. И столник Нардинъ-Нащокин приехал из гостей и спрашивал дочери своей Аннушки, то мамка сказала, что ʼʼпо приказу вашему отпущена к сестрице вашей в манастырь, для того что она прислала корету и возниковʼʼ. И столникъ Нардин-Нащокинъ сказал:

ʼʼИзрядно!ʼʼ

И столникъ Нардин-Нащокин долгое время не бывалъ у сестры своей и надеется, что дочъ ево в манастыре у сестры ево. А уже Фрол Скобеев на Аннушке и женился. Потом столникъ Нардин-Нащокинъ поехал в манастырь к сестре своей, долгое время и не видит дочери своей, и спросил сестры своей: ʼʼСестрица, что я не вижу Аннушки?ʼʼ И сестра ему ответствовала: ʼʼПолно, братецъ, издиватся! Что мне делать, когда я бесчастна моим прошением к тебе? Просила ея прислать ко мне; знатно, что ты мне не изволишъ верить, а мне время таково нет, чтобъ послать по неяʼʼ. И столникъ Нардинъ-Нащокинъ сказалъ сестре своей: ʼʼКакъ, государыня сестрица, что ты изволишъ говорить? Я о том не могу разсудитъ, для того что она отпущена к тебе уже тому месяцъ, для того что ты присылала по нея корету и с возниками, а я в то время был в гостяхъ и з женою, и по приказу нашему отпущена к тебеʼʼ. И сестра ему сказала: ʼʼНикакъ я, братецъ, возников и кореты не посылала, никогда и Аннушка у меня не бывала!ʼʼ И столникъ Нардинъ-Нащокинъ весма сожелœелъ о дочери своей, горко плакалъ, что безвестно пропала дочъ ево. И приехалъ в домъ, сказалъ жене своей, что Аннушка прапала, и сказалъ, что у сестры в манастыре нет. И сталъ мамку спрашиватъ, кто приезжалъ с возниками и с коретою кучеръ. И сказала, что ʼʼиз Девичьева манастыря от сестры вашей приехал по Аннушку, то по приказу вашему и поехала Аннушкаʼʼ. И о томъ столникъ и з женою веема соболезновали и плакали горко.

И наутре столникъ Нащокинъ поехал к государю и объявилъ, что у него безвестно пропала дочъ. И государъ велœелъ учинитъ публику о ево столничей дочери: ʼʼЕжели ея кто содержит тайно, чтоб объявили! Ежели кто ея не объявит, а после обыщется, то смертию казненъ будетъ!ʼʼ И Фролъ Скобеевъ, слышав публикацию, не ведаетъ, что делатъ. И умыслил Фролъ Скобеевъ, чтоб итить к столнику Ловчикову и объявить ему о том, для того что тот Ловчиковъ весма к нему добръ. И пришелъ Фрол Скобеевъ к Ловчикову, имел с ним много разговоров, и столникъ Ловчиковъ спрашивалъ Фрола Скобеева: ʼʼЧто, господи

АЗБУКА О ГОЛОМ И НЕБОГАТОМ ЧЕЛОВЕКЕ - понятие и виды. Классификация и особенности категории "АЗБУКА О ГОЛОМ И НЕБОГАТОМ ЧЕЛОВЕКЕ" 2017, 2018.

Русская сатира XVII в. вовлекла в свою сферу и исстари, еще с XII в. популярный у нас жанр “толковых азбук” – произведе­ний, в которых отдельные фразы расположены были в порядке алфавита. До XVI в. включительно “толковые азбуки” заключали в себе главным образом материалы церковно-догмагический, нази­дательный или церковно-исторический. Позже они пополняются материалом бытовым и обличительным, в частности – иллюстри­рующим гибельность пьянства. Во многих случаях такие азбуки приспособлялись и специально к целям школьного обучения.

О голом и небогатом человеке”, известная в рукописях также под заглавиями “Сказание о голом и небогатом”, “История о голом по алфавиту” и др. принадлежит уже к числу чисто са­тирических произведений. Соседство, в котором в рукописных сборниках находится “Азбука о голом”,- популярные в XVII в. сатирические повести – свидетельствует о том, что она сама тракто­валась как произведение, близкое к этим повестям, а не как “тол­ковая азбука” в традиционном ее понимании. В основном “Азбука о голом” заключает в себе рассказ от первого лица о горькой доле живущего в Москве босого, голодного и холодного человека, экс­плуатируемого богачами и вообще “лихими людьми”, причем дета­ли текста иногда значительно варьируются по спискам. В общем бедняк изображается как сын зажиточных родителей, у которых всегда были “аладьи да масляные блины горячие и пироги хоро­шие”. “Отец мой и мати моя оставили мне дом и имение свое”,- говорит он о себе. В старейшем списке XVII в. разорение героя объясняется так: “От сродников зависть, от богатых насильство, от сосед ненависть, от ябедников продажа, от льстивых наговор, хотят меня с ног свесть. Цел бы был дом мой, да богатые зглотали, а родственники разграбили”. Случилось так потому, что молодец после отца и матери “остался млад”, а “сродичи” имущество отца его разграбили. В других, более поздних списках злоключения мо­лодца объясняются тем, что он “все пропил и промотал”, или ни­как не объясняются, сопровождаясь ничего не говорящим замеча­нием: “Да мне тем не велел бог владеть. “, или: “Да не велел бог мне жить за скудостию моею. “, и т. п. Даже жалкое одеяние мо­лодца все пошло на уплату долгов. “Ферези были у меня самые добрые рогозиные, а завязки мочальные, да и то люди за долг взя­ли”,- жалуется он. Нет у него и земли, которую он мог бы вспа­хать и засеять. “Земля моя пуста,- говорит он,- и травою вся обросла, полоть мне нечим и сеять нечево, притом же и хлеба нет”. “Азбука” написана ритмической прозой, кое-где рифмованной, как например:

Люди вижу, что богато живут, а нам, голым, ничего не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут. Покою себе не обретаю, лапти и сапаги завсегда розбиваю, а добра себе не наживаю.

Встречаются в ней и поговорки, вроде: “На что было ему и су­лить, коли самому негде взять”; “Ехал бы в гости, да не на чем, да никуды не зовут”; “Сшил бы к празднику однорятку с королки (кораллами), да животы-та у меня коротки” и др. Все эти особен­ности “Азбуки о голом”, наряду с типичным просторечным ее языком, ставят ее в один ряд с такими произведениями сатириче­ской литературы второй половины XVII в. как “Калязинская че­лобитная”, “Повесть о попе Саве” и т. п. (см. ниже). “Азбука” и по своему содержанию и по бытовым деталям должна быть приуроче­на ко второй половине XVII в. и возникновение ее связывается с посадской средой, внутренние отношения которой она и отра­жает ‘.

Сочинения по темам:

1. Не секрет, что Владимир Маяковский приветствовал смену власти в России и всячески поддерживал все нововведения, касающиеся улучшения жизни народа. С...
2. Одной из самых “сильных” книг, прочитанных мною этим летом, стала повесть Б. Полевого “Повесть о настоящем человеке”. Это произведение основано...

Русская сатира XVII в. вовлекла в свою сферу и исстари, ещё с XII в., популярный у нас жанр «толковых азбук» - произведе­ний, в которых отдельные фразы расположены были в порядке алфавита. До XVI в. включительно «толковые азбуки» заключали в себе главным образом материалы церковно-догмагический, нази­дательный или церковно-исторический. Позже они пополняются материалом бытовым и обличительным, в частности - иллюстри­рующим гибельность пьянства. Во многих случаях такие азбуки приспособлялись и специально к целям школьного обучения.

«Азбука о голом и небогатом человеке», известная в рукописях также под заглавиями «Сказание о голом и небогатом», «История о голом по алфавиту» и др., принадлежит уже к числу чисто са­тирических произведений. Соседство, в котором в рукописных сборниках находится «Азбука о голом»,- популярные в XVII в. сатирические повести - свидетельствует о том, что она сама тракто­валась как произведение, близкое к этим повестям, а не как «тол­ковая азбука» в традиционном её понимании. В основном «Азбука о голом» заключает в себе рассказ от первого лица о горькой доле живущего в Москве босого, голодного и холодного человека, экс­плуатируемого богачами и вообще «лихими людьми», причём дета­ли текста иногда значительно варьируются по спискам. В общем бедняк изображается как сын зажиточных родителей, у которых всегда были «аладьи да масляные блины горячие и пироги хоро­шие». «Отец мой и мати моя оставили мне дом и имение свое»,- говорит он о себе. В старейшем списке XVII в. разорение героя объясняется так: «От сродников зависть, от богатых насильство, от сосед ненависть, от ябедников продажа, от льстивых наговор, хотят меня с ног свесть... Цел бы был дом мой, да богатые зглотали, а родственники разграбили». Случилось так потому, что молодец после отца и матери «остался млад», а «сродичи» имущество отца его разграбили. В других, более поздних списках злоключения мо­лодца объясняются тем, что он «всё пропил и промотал», или ни­как не объясняются, сопровождаясь ничего не говорящим замеча­нием: «Да мне тем не велел бог владеть...», или: «Да не велел бог мне жить за скудостию моею...», и т. п. Даже жалкое одеяние мо­лодца всё пошло на уплату долгов. «Ферези были у меня самые добрые рогозиные, а завязки мочальные, да и то люди за долг взя­ли»,- жалуется он. Нет у него и земли, которую он мог бы вспа­хать и засеять. «Земля моя пуста,- говорит он,- и травою вся обросла, полоть мне нечим и сеять нечево, притом же и хлеба нет». «Азбука» написана ритмической прозой, кое-где рифмованной, как например:

Люди вижу, что богато живут, а нам, голым, ничего не дают, чорт знаит их, куда и на што денги берегут... Покою себе не обретаю, лапти и сапаги завсегда розбиваю, а добра себе не наживаю.

Встречаются в ней и поговорки, вроде: «На что было ему и су­лить, коли самому негде взять»; «Ехал бы в гости, да не на чем, да никуды не зовут»; «Сшил бы к празднику однорятку с королки (кораллами), да животы-та у меня коротки» и др. Все эти особен­ности «Азбуки о голом», наряду с типичным просторечным её языком, ставят её в один ряд с такими произведениями сатириче­ской литературы второй половины XVII в., как «Калязинская че­лобитная», «Повесть о попе Саве» и т. п. (см. ниже). «Азбука» и по своему содержанию и по бытовым деталям должна быть приуроче­на ко второй половине XVII в., и возникновение её связывается с посадской средой, внутренние отношения которой она и отра­жает ".

Азбука о голом и небогатом человеке

А з есми наг и бос, голоден и холоден, сьести нечаво.

Богь душю мою ведаеть, что нету у меня ни полушки за душею.

Всдаить весь мир, что взять мне негде и купить не на што.

Говорил мне доброй человек на Москве, посулил мне взаймы денегь, и я к нему наутрея пришол, и он мне отказал; а толка мне он насмеялся, и я ему тоть смехь заплачю: на што было и сулить, коли чево нет.

Добро бы он человек слово свое попомънил и денегь мне дал, и я к нему пришол, и он мне отказал.

Есть в людех всего много, да нам не дадуть, а сами умруть.

Живу я, доброй молодец, весь день неедъши, а покушать мне нечево.

Зеваетца мне по брюху с великих недоедков, ходечи губы помертвели, а поесть мне нечаво.

Земля моя пуста, вся травою заросла, пахать не на чим и сеить нечаво, а взять негде.

И живот мой истощал по чюжим сторонам вола-час, а бедность меня, голенькова, изнела.

Как мне, бедному и безплемянному, промышлять и где мне подетися от лихь людей, от недобрыхь?

Люди богатыя пьють и едять, а голеньких не съсужають, а сами тово не роспозънають, что и богатыя умирають.

Мыслию своею всево бы у себя много видель, и платья цветного и денегь, а взять мне негде, солгать, украсть не хочитца.

На што живот мои позозрен? Лучи странна животи смерть прияти, нижели уродом ходити.

О горе мне! Богатыя люди пьють и едят, а того не ведають, что сами умруть, а голенькимъ не дадуть.

Покоя себе, своей бедности не обретаю, лапти розбиваю, а добра не налезу.

Разум мой не осяжеть, живот мои не обрящеть своей бедности, все на меня востали, хотять меня, молодца, въдрук погрузить, а бог не выдасть - и свинья не съесть.

Своей горкой не ведаю, как жить и как мне промышлять.

Тверд живот мой, а сердце с кручины пропало и не осягнеть.

Учинилася мне беда великая, в бедности хожю, весь день неедши; а поесть мне нихто не дасть. Увы мне, бедному, увы, безплемянному, где мне от лихь людей детца и голову приклонить?

Ферези были у меня добры, да лихия люди за долъгь сняли.

Хоронился от должников, да не ухоронилъся: приставов посылають, на правеж ставять, по ногам ставять, а възять мне негде, и отъкупитца нечим.

ОТець мой и мати моя оставили мне имение были свое, да лихие люди всем завладели. Ох, моя беда!

Цел был дом мои, да не велел бог жити и владети. Чюжево не хотелось, своево не лучилось, как мне, бедному, промышлять?

Шел бы в город да удрал бы суконца хорошепкова на однорядку, да денегь нет, а в долгь нихто не верять, как мне быть?

Щеголял бы и ходил бы чистенько и хорошенько, да не в чем. Лихо мне!

Ерзнул бы по лавке в старой аднорядке.

Ерычитца по брюху с великих недоетков, ел бы мяса, да в зубахь вязнеть. Ехать было в гости, да нихто не зовет.

Ючится по брюху с великих недоетков, играть не хочетца, вечер не ужинал, утрос не завтрикал, севодне не обедал.

Юрйл бы и играл бы, да бога боюся, а се греха страхь и людей соромъ. коли бы был богат, тогда бы и людей не знал, а в злых днех и людей не познал.

Юмыслил бы хорошенько да нарядился, да не во что мне. К сей бедности не умеють люди пристать, а с нею опознатца. Псы на милова не лають, постылова кусають, из двора сволокуть. Фома-поп глуп, тот греха не знаеть, а людям не роскажеть, на том ему спасибогь и спасеть богь.

Текст (в списке 1663 г.) публикуется по изданию: Адрианова-Перетц В. П. Русская демократическая сатира XVII века. Изд. 2-е, дополи. М., 1977, с. 229-231 («Дополнения», подготовленные Н. С. Демковой), 149-150, 175-181, 236-237 (комментарии).