Дом в котором читать онлайн полностью. Парадоксы "дома, в котором" мариам петросян. О книге «Дом, в котором…» Мариам Петросян

© Мариам Петросян, 2016

© ООО «Издательство “Лайвбук”», 2016

* * *

Благодарности

Издательство Livebook благодарит всех художников, давших жизнь сотням иллюстраций к книге «Дом, в котором…». Быть издателями книги, которая вдохновила столько прекрасных людей, для нас честь и радость.

Спасибо за то, что так искренне любите книгу «Дом, в котором…».

Издательство Livebook

P. S. Мы очень надеемся, что работы художника Ангела Ти, которые не попали в сборник, по независящим от издательства причинам, однажды появятся на страницах иллюстрированного издания «Дом, в котором…»

Предисловие

«Дом в котором…» Мариам Петросян из числа книг, с которыми решительно непонятно, что делать. Которые упрямо ускользают от пересказа, отказываются разлагаться на составные части, не терпят сравнений и вообще всеми способами противятся стандартным методам анализа, которыми привык оперировать критик. Таких книг мало – за всю мою уже очень долгую профессиональную карьеру я считанное число раз оказывалась в положении, когда все, на что ты способен по прочтении, это размахивать руками и беспомощно взбулькивать. Чистое волшебство встречается в мире редко, а когда встречается, плохо поддается осмыслению и описанию. Механизм и природу этого волшебства лучше всего, пожалуй, описала сама Мариам: «Я не писала эту книгу, я в ней жила. Для меня это было местом, куда я (исписав гору бумаги) могла войти и просто побыть там».

За семь лет, прошедшие с первого моего знакомства с «Домом», я не научилась лучше объяснять, в чем состоит суть его притягательности – даже несмотря на то, что перечитала его за это время один раз целиком и еще один – фрагментами, зато с карандашом в руке. Каждый раз, возвращаясь оттуда, я по-прежнему чувствую себя девочкой Люси, которая, вылезши из платяного шкафа, не могла толком объяснить, что же увидела внутри, в Нарнии, и, как результат, ей никто не верил. Книжка про интернат для детей-инвалидов? Спасибо, не надо. Подростковая фэнтези? Замечательно, обойдемся. «Дом» словно бы накладывает на своих посетителей запрет – покинув его кров, они теряют способность рассказывать об увиденном в его зачарованных пределах.

Однако – и это очень хорошая новость – несмотря на это и вопреки всему за минувшие годы вокруг книги Мариам Петросян сложился уверенный и неуклонно расширяющийся культ. Для огромного числа людей «Дом, в котором…» стал секретным паролем, по которому безошибочно опознают своих, тайным садом, куда приглашают друзей и тех, кто мог бы ими стать. У меня самой человек, говорящий «Я люблю „Дом, в котором…“» немедленно вызывает безотчетную симпатию и доверие – при прочих равных, мой выбор (о чем бы ни шла речь) будет в его пользу. Я рекомендую эту книгу тем, с кем чувствую душевное и духовное родство.

Словно бы продолжая начатые Мариам магические практики («исписать гору бумаги, чтобы хоть немного побыть в Доме»), поклонники пишут фанфики и устраивают ролевые игры по мотивам романа, а еще до хрипоты спорят о нем друг с другом, сочиняют песни и, конечно же, рисуют иллюстрации.

Нынешнее издание стало результатом этого странного, пограничного – на стыке фантазии и жизни – бытования «Дома». Иллюстрации, вошедшие в книгу, родились в рамках фанатской субкультуры (включающей, помимо прочего, и многих профессиональных художников), а дополнительные страницы были добавлены автором по настоятельным просьбам поклонников, желавших знать некоторые существенные подробности. И то, и другое размывает рамки текста, интегрируя его в нашу жизнь, стирая границу между вымыслом и реальностью и, по сути дела, превращая одно в другое. В нашей жизни все больше «Дома», а в «Доме» все больше нас. И как профессиональный читатель я могу сказать: ни с одной другой книгой на моей памяти не происходило ничего подобного. Наблюдать за этим, быть частью этого головокружительного процесса, обживаться в Доме и рисовать на его стенах собственные знаки – самый волнующий, самый невероятный книжный опыт, который только можно себе вообразить.

Иными словами, книга, которую вы держите в руках, – книга культовая, фанатская, субкультурная. Но не только: как бы банально это ни прозвучало, я завидую тем, кто именно сейчас держит «Дом» в руках впервые, – считайте, что специально к вашему визиту в нем сделали генеральную уборку. Заходите, обустраивайтесь. Не ходите к Фазанам и постарайтесь не потеряться в Лесу. Кофе и прочие напитки вы найдете на втором этаже. Поверьте, вы останетесь здесь надолго.

Галина Юзефович, литературный критик

Предисловие-предупреждение от автора

Это книга для истинных фанатов «Дома», для любителей докапываться до мельчайших деталей, для тех, кто желает знать «всё-всё, что есть Дом». Она не для тех, кто читает «Дом, в котором…» впервые.

На встрече с читателями в Питерском «Буквоеде», где впервые было объявлено об этом издании, один молодой человек спросил меня, стоит ли ему покупать «Дом» или имеет смысл подождать, пока выйдет книга с дополнениями. Я ответила, что дополнения предназначены только тем, кого сильно зацепило. Жаждущим подробностей. Тем, кто после просмотра полюбившегося фильма смотрит и «не вошедшее», и документальный фильм о том, как это снималось, и вообще все, что удастся найти. Для первого раза лучше просто посмотреть кино. Возможно, оно вам не понравится.

Это было предупреждение.

С этого места я обращаюсь только к вам – к тем, кто жил Домом, собирал сообщества, играл, рисовал, писал, задавал вопросы и отвечал на них лучше, чем ответила бы я сама. Пользуясь случаем, хочу поблагодарить всех вас за вашу любовь и преданность «Дому», за ваши замечательные отзывы, рисунки, стихи и фотографии, за кукол, за журнал «Блюм», за удивительные подарки на встречах, и вообще за то, что вы есть.

Тема «не вошедшего» возникла на встрече с читателями в Воронеже. Мне предложили прочесть любой отрывок из «Дома», на свое усмотрение. Но читать знакомый большинству собравшихся текст показалось неинтересным. Обычно на таких встречах авторы читают что-то новое. Поскольку ничего нового у меня не было, я решила использовать неизвестное старое.

После встречи оказалось, что не вошедшие в книгу отрывки интересуют очень многих. Настолько многих, что имеет смысл что-то по этому поводу предпринять. А когда выяснилось, что издательство «Лайвбук» готово выпустить «Дом» не просто с дополнениями, а с иллюстрациями читателей, я поняла, что сбываются мои самые заветные мечты. Что подарок получит скорее автор книги, чем читатели.

К сожалению, прекрасных иллюстраций к книге так много, что им требуется отдельная книга. Я этим неимоверно горжусь, и в то же время мне очень обидно, что именно сюда они все не поместятся. Как, полагаю, и вам.

Три замечательных художника проиллюстрировали книгу практически целиком. Очень по-разному. Мне бы хотелось увидеть три совершенно разные книги, оформленные ими, но я понимаю, что это невозможно. Даже выбрать по три-четыре лучшие иллюстрации от каждого оказалось для меня непосильной задачей.

Сейчас, когда я пишу это предисловие, я еще не знаю, что из того, что мне так нравится, войдет в эту книгу, а что нет, поэтому, наверное, лучше вернуться к теме дополнений.

Кого-то может удивить, что их немного. Но я решила не включать в эту книгу ничего, что противоречило бы уже опубликованному тексту. Таким образом, отпали все сцены, несовместимые с окончательным вариантом книги, все версии, не совпадающие с основным сюжетом, и всё, по тем или иным причинам, незавершенное. По ходу дела я вытаскивала из отвергнутых глав самые любимые кусочки и пристраивала их в другие места, а поскольку они и так были невелики, оставшееся слегка напоминает дуршлаг, и такие главы, конечно, тоже не хотелось использовать. После исключения всего вышеперечисленного осталось не так уж много. Поэтому, чтобы не разочаровать вас, я сделала исключение для нескольких отрывков1
Все дополнения автора в тексте выделены ремаркой «публикуется впервые» (От. изд.)

Всё, относящееся к первой книге, было бесконечным переписыванием одних и тех же сцен. Сюжетно они не отличались, менялся только стиль повествования. Чтобы дать вам представление, как это выглядело, я включила в эту книгу одну из таких сцен. (Я честно перерыла горы тетрадей в поисках описания внешности Македонского, но ничего не нашла – везде описываются только проклятые рукава. Но он все равно шатен.)

В интермедиях некоторые главы были просто длиннее. Опять же, здесь есть две такие.

Из незавершенных сцен сюда вошел отрывок с Седым. Он существовал в трех вариантах, с одинаковым началом и разными окончаниями. Я так и не остановилась ни на одной из версий (со Сфинксом вечно так), и в конце концов решила его убрать. Любая удаленная глава, даже самая маленькая, оставляет после себя дыру, которая смутно ощущается при чтении. Такие дырки я тщательно маскировала, надеясь, что делаю это хорошо. На самом деле, не настолько хорошо, как мне казалось, но это выяснилось уже потом. Отрывок с возвращением в Дом Седого был настолько непредсказуем, что мне казалось, его не вычислит никто. Так что женщина из Воронежа, докопавшаяся до этой, самой незаметной на мой взгляд дырки, просто потрясла меня своей интуицией. Я не помню, как ее звали, но для таких сыщиков, как она, стоило поломать голову и выбрать один из трех вариантов.

Основной урожай «не вошедшего» дала вторая книга.

Некоторых читателей может заинтересовать, по какой причине опубликованные здесь отрывки были удалены. В основном – потому, что они сильно перегружали текст. Во второй книге говорили слишком многие. Это многоголосье заглушало основного рассказчика – Табаки. Мой папа, один из читателей рукописи, пожаловался, что текст похож на мозаику, вернее, на паззл, который надо мучительно собирать по кусочкам, прежде чем поймешь, что к чему. Поэтому я оставила возможность высказаться только двоим, переделала главу Крысы (тоже написанную от первого лица) и выкинула всех остальных.

Тогда мне и в голову не могло прийти, что у книги окажется достаточное количество фанатов, которых не запугаешь складыванием паззлов. Но раз уж вы существуете, давайте сыграем в эту игру еще раз и пристроим несколько кусочков картинки на те места, откуда их когда-то вытащили.

Мариам Петросян

* * *

Дом стоит на окраине города. В месте, называемом Расческой. Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квадратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли, – обнесенные заборами пустыри. Труха снесенных домов, гнездилища крыс и бродячих собак гораздо более интересны молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями.

На нейтральной территории между двумя мирами – зубцов и пустырей – стоит Дом. Его называют Серым. Он стар и по возрасту ближе к пустырям – захоронениям его ровесников. Он одинок – другие дома сторонятся его – и не похож на зубец, потому что не тянется вверх. В нем три этажа, фасад смотрит на трассу, у него тоже есть двор – длинный прямоугольник, обнесенный сеткой. Когда-то он был белым. Теперь он серый спереди и желтый с внутренней, дворовой стороны. Он щетинится антеннами и проводами, осыпается мелом и плачет трещинами. К нему жмутся гаражи и пристройки, мусорные баки и собачьи будки. Все это со двора. Фасад гол и мрачен, каким ему и полагается быть.

Серый Дом не любят. Никто не скажет об этом вслух, но жители Расчесок предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли бы, чтобы его не было вообще.

Книга первая
Курильщик

Некоторые преимущества спортивной обуви

[Курильщик]

Все началось с красных кроссовок. Я нашел их на дне сумки. Сумка для хранения личных вещей – так это называется. Только никаких личных вещей там не бывает. Пара вафельных полотенец, стопка носовых платков и грязное белье. Все, как у всех. Все сумки, полотенца, носки и трусы одинаковые, чтобы никому не было обидно.

Кроссовки я нашел случайно, я давно забыл о них. Старый подарок, уж и не вспомнить чей, из прошлой жизни. Ярко-красные, запакованные в блестящий пакет, с полосатой, как леденец, подошвой. Я разорвал упаковку, погладил огненные шнурки и быстро переобулся. Ноги приобрели странный вид. Какой-то непривычно ходячий. Я и забыл, что они могут быть такими.

В тот же день после уроков Джин отозвал меня в сторонку и сказал, что ему не нравится, как я себя веду. Показал на кроссовки и велел снять их. Не стоило спрашивать, зачем это нужно, но я все же спросил.

– Они привлекают внимание, – сказал он.

Для Джина это нормально – такое объяснение.

– Ну и что? – спросил я. – Пусть себе привлекают.

Он ничего не ответил. Поправил шнурок на очках, улыбнулся и уехал. А вечером я получил записку. Только два слова: «Обсуждение обуви». И понял, что попался.

Сбривая пух со щек, я порезался и разбил стакан из-под зубных щеток. Отражение, смотревшее из зеркала, выглядело до смерти напуганным, но на самом деле я почти не боялся. То есть боялся, конечно, но вместе с тем мне было все равно. Я даже не стал снимать кроссовки.

Собрание проводилось в классе. На доске написали: «Обсуждение обуви». Цирк и маразм, только мне было не до смеха, потому что я устал от этих игр, от умниц-игроков и самого этого места. Устал так сильно, что почти уже разучился смеяться.

Меня посадили у доски, чтобы все могли видеть предмет обсуждения. Слева за столом сидел Джин и сосал ручку. Справа Длинный Кит с треском гонял шарик по коридорчикам пластмассового лабиринта, пока на него не посмотрели осуждающе.

– Кто хочет высказаться? – спросил Джин.

Высказаться хотели многие. Почти все. Для начала слово предоставили Сипу. Наверное, чтобы побыстрее отделаться.

Выяснилось, что всякий человек, пытающийся привлечь к себе внимание, есть человек самовлюбленный и нехороший, способный на что угодно и воображающий о себе невесть что, в то время как на самом деле он просто-напросто пустышка. Ворона в павлиньих перьях. Или что-то в этом роде. Сип прочел басню о вороне. Потом стихи об осле, угодившем в озеро и потонувшем из-за собственной глупости. Потом он хотел еще спеть что-то на ту же тему, но его уже никто не слушал. Сип надул щеки, расплакался и замолчал. Ему сказали спасибо, передали платок, заслонили учебником и предоставили слово Гулю.

Гуль говорил еле слышно, не поднимая головы, как будто считывал текст с поверхности стола, хотя ничего, кроме поцарапанного пластика, там не было. Белая челка лезла в глаз, он поправлял ее кончиком пальца, смоченным слюной. Палец фиксировал бесцветную прядь на лбу, но как только отпускал, она тут же сползала обратно в глаз. Чтобы смотреть на Гуля долго, нужно иметь стальные нервы. Поэтому я на него не смотрел. От моих нервов и так остались одни ошметки, незачем было лишний раз их терзать.

– К чему пытается привлечь внимание обсуждаемый? К своей обуви, казалось бы. На самом деле это не так. Посредством обуви он привлекает внимание к своим ногам. То есть афиширует свой недостаток, тычет им в глаза окружающим. Этим он как бы подчеркивает нашу общую беду, не считаясь с нами и нашим мнением. В каком-то смысле он по-своему издевается над нами…

Он еще долго размазывал эту кашу. Палец сновал вверх и вниз по переносице, белки наливались кровью. Я знал наизусть все, что он может сказать, – все, что вообще принято говорить в таких случаях. Все слова, вылезавшие из Гуля, были такими же бесцветными и пересушенными, как он сам, его палец и ноготь на пальце.

Потом говорил Топ. Примерно то же самое и так же нудно. Потом Ниф, Нуф и Наф. Тройняшки с поросячьими кличками. Они говорили одновременно, перебивая друг друга, и на них я как раз смотрел с большим интересом, потому что не ожидал, что они станут участвовать в обсуждении. Им, должно быть, не понравилось, как я на них смотрю, или они застеснялись, а от этого получилось только хуже, но от них мне досталось больше всех. Они припомнили мою привычку загибать страницы книг (а ведь книги читаю не я один), то, что я не сдал свои носовые платки в фонд общего пользования (хотя нос растет не у меня одного), что сижу в ванне дольше положенного (двадцать восемь минут вместо двадцати), толкаюсь колесами при езде (а ведь колеса надо беречь!), и наконец добрались до главного – до того, что я курю. Если, конечно, можно назвать курящим человека, выкуривающего в течение трех дней одну сигарету.

Меня спрашивали, знаю ли я, какой вред наносит никотин здоровью окружающих. Конечно, я знал. Я не только знал, я сам уже вполне мог бы читать лекции на эту тему, потому что за полгода мне скормили столько брошюр, статей и высказываний о вреде курения, что хватило бы человек на двадцать и еще осталось бы про запас. Мне рассказали о раке легких. Потом отдельно о раке. Потом о сердечно-сосудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях, но про это я уже слушать не стал. О таких вещах они могли говорить часами. Ужасаясь, содрогаясь, с горящими от возбуждения глазами, как дряхлые сплетницы, обсуждающие убийства и несчастные случаи и пускающие при этом слюни от восторга. Аккуратные мальчики в чистых рубашках, серьезные и положительные. Под их лицами прятались старушечьи физиономии, изъеденные ядом. Я угадывал их не в первый раз и уже не удивлялся. Они надоели мне до того, что хотелось отравить никотином всех сразу и каждого в отдельности. К сожалению, это было невозможно. Свою несчастную сигарету-трехдневку я выкуривал тайком в учительском туалете. Даже не в нашем, боже упаси! И если кого и травил, так только тараканов, потому что никто, кроме тараканов, туда не наведывался.

Полчаса меня забрасывали камнями, потом Джин постучал по столу ручкой и объявил, что обсуждение моей обуви закончено. К тому времени все успели забыть, что обсуждают, так что напоминание пришлось очень кстати. Народ уставился на несчастные кроссовки. Они порицали их молча, с достоинством, презирая мою инфантильность и отсутствие вкуса. Пятнадцать пар мягких коричневых мокасин, против одной ярко-красной пары кроссовок. Чем дольше на них смотрели, тем ярче они разгорались. Под конец в классе посерело все, кроме них.

Я как раз любовался ими, когда мне предоставили слово.

И… сам не знаю, как так получилось, но я впервые в жизни сказал Фазанам все, что о них думал. Сказал, что весь этот класс со всеми в нем находящимися не стоит одной пары таких шикарных кроссовок. Так и сказал им всем. Даже бедному запуганному Топу, даже Братьям Поросятам. Я и в самом деле в тот момент так чувствовал, потому что не терплю предателей и трусов, а они были именно предателями и трусами.

Они, должно быть, решили, что я сошел с ума с перепугу. Только Джин не удивился.

– Вот ты и сказал нам то, что думал, – он протер очки и ткнул пальцем в кроссовки. – Дело было вовсе не в них. Дело было в тебе.

Кит ждал у доски с мелом в руке. Но обсуждение закончилось. Я сидел, закрыв глаза, пока они не разъехались. И просидел так еще долго, оставшись один. Усталость потихоньку вытекала из меня. Я сделал что-то выходящее за рамки. Повел себя, как нормальный человек. Перестал подлаживаться под других. И чем бы все это ни кончилось, знал, что никогда об этом не пожалею.

Я поднял голову и посмотрел на доску. «Обсуждение обуви. Пункт первый: самомнение. Пункт второй: привлечение внимания к общему недостатку. Пункт третий: наплевательское отношение к коллективу. Пункт четвертый: курение».

Кит умудрился сделать в каждом слове не меньше двух ошибок. Он почти не умел писать, зато единственный из всех мог ходить, поэтому во время собраний к доске всегда ставили его.

Следующие два дня никто со мной не разговаривал. Делали вид, что меня не существует. Я стал чем-то вроде привидения. На третий день такой жизни Гомер сообщил, что меня вызывают к директору.

Воспитатель первой выглядел примерно так, как выглядела бы вся группа, не маскируйся они зачем-то под мальчишек. Как старуха, сидевшая у каждого из них внутри, в ожидании очередных похорон. Гниль, золотые зубы и подслеповатые глазки. Хотя у него по крайней мере все было на виду.

– Уже и до дирекции дошло, – сказал он с видом врача, сообщающего пациенту, что он неизлечим. Потом еще какое-то время вздыхал и качал головой, глядя на меня с жалостью, пока я не начал чувствовать себя не очень свежим покойником. Достигнув нужного эффекта, Гомер, сопя и охая, удалился.

В директорском кабинете я был два раза. Когда только приехал и когда надо было вручить рисунок для выставки с дурацким названием «Моя любовь к миру». Результат своего трехдневного труда я окрестил «Древом жизни». Только отойдя от рисунка на пару шагов, можно было разглядеть, что «древо» усеяно черепами и полчищами червей. На близком расстоянии они казались чем-то вроде груш среди изогнутых веток. Как я и думал, в Доме ничего не заметили. Оценили мой мрачный юмор, должно быть, уже только на выставке, но как к этому отнеслись, я не узнал. Вообще, это даже не было шуткой. Все, что я мог сказать о своей любви к миру, примерно так и выглядело, как я там изобразил.

В мой первый визит к директору мелкие червячки в мировой любви уже копошились, хотя до черепов дело еще не дошло. Кабинет был чистый, но какой-то неухоженный. Видно было, что это не центр Дома, не то место, куда все стягивается и откуда вытекает, а так – сторожевая будка. В углу на диване сидела тряпичная кукла в полосатом платье с рюшами. Размером с трехлетнего ребенка. И всюду торчали пришпиленные булавками записки. На стенах, на шторах, на спинке дивана. Но больше всего меня потряс огромный огнетушитель над директорским столом. Он до того приковывал внимание, что приглядеться к самому директору уже не получалось. Сидящий под антикварным огненным дирижаблем, наверное, на что-то такое и рассчитывает. Думать можно только о том, как бы эта штука не свалилась и не убила его прямо у тебя на глазах. Ни на что другое не остается сил. Неплохой способ спрятаться, оставаясь на виду.

следующее по другим темам

«Дом, в котором…» - необычная книга. Критики отнесли ее жанр к магическому реализму, хотя это еще и роман воспитания. На мой взгляд, это одна из лучших книг на русском языке, которые я прочла за последние 20 лет. В самом общем виде можно сказать, что это роман о жизни детей-инвалидов в интернате, где их лечат и учат с 6-ти до 18 лет. Описан последний выпускной год их жизни в интернате. Главная проблема – то, что выпускники смертельно боятся покидать свой Дом и оказаться в обычной жизни, которую они называют Наружностью.

Мариам Петросян писала роман 20 лет. Она сама не работала с детьми, не была в интернате. Она - художник. (Кстати, Петросян – правнучка художника Сарьяна и жила в Ереване на улице имени своего знаменитого предка. Все-таки талант иногда передается по наследству). Так как у Петросян нет профессионального интереса к обучению и воспитанию больных детей, то саму необычную тематику надо рассматривать как средство, чтобы проговорить о проблемах взрослых людей. Ребенок, подросток, взрослый – присмотритесь – это один и тот же человек. Внешне он изменился гораздо сильнее, чем внутренне, и те проблемы, что мучили в детстве, никуда не исчезают. Инвалидность используется как метафора для обозначения уязвимости каждого из нас, проблемы детей, боящихся перехода во взрослую жизнь – как проблемы боязни жизни, самостоятельности, одиночества, социума.

О том, что «Дом, в котором…» - книга уникальная лучше всего говорит тот факт, что она так и не получила литературных премий, хотя и выдвигалась на них, в то время, как среди читателей она уже считается культовой.

Роман – объемный, состоит из трех книг и эпилога. Печатное издание включает около 1000 страниц.

Композиционно роман построен так, чтобы тайны Дома открывались читателю постепенно. В их раскрытии участвуют трое новичков – безрукий мальчик Кузнечик, попавший в интернат в 9 лет, колясочник Курильщик, которого отправили в Дом на последний год, и сам читатель, который долго не может понять, что там и к чему.

Я же попробую изложить то, что удалось понять мне.

Дом находится в какой-то неназванной стране. Это не СССР. Большинство героев носят клички – таково правило Дома, но кое у кого имена все же называются: Ральф, Рекс, Макс, Эрик. Описана снежная зима и жаркое лето, на летние каникулы детей вывозят к морю и в горы. В общем, что-то западно-европейское, северное. Впрочем, вряд ли Петросян стремилась описать какую-то определенную страну. Никаких политических событий, бытовых примет, по которым можно судить о времени действия, нет. Разве что, телевизоры и кассетные магнитофоны – скорее всего, действие происходит в последней четверти 20 века. Упоминаются еще группа "Kiss" и "Чайка по имени Джонатан Ливингстон". Таким образом, это не может быть раньше начала 70-х, но могут быть и 80-е.

Известно, что вначале, в 1870 году, это был сиротский приют для больных детей, за детьми присматривали монахини. Потом на приют дал деньги некий старик-благотворитель, оговорив, что это будет интернат закрытого типа для детей-инвалидов, которых будут учить по особой, довольно сложной программе. К моменту начала романного действия Дом находится в упадке, его собираются сносить. В Интернат принимают детей с разнообразными недугами - нарушениями опорно-двигательного аппарата, костным туберкулезом, эпилепсией, олигофренией, редкими патологиями развития. Есть там и почти здоровые дети, которых приняли за приличный спонсорский взнос – люди хотят отдохнуть от сложных детей. Некоторые родители (или другие родственники, у кого нет родителей) приезжают каждую неделю, некоторые ограничиваются звонками, появляясь только в день выпуска, есть и дети–сироты, взятые в Дом в виде исключения. Раз в неделю бывает медосмотр, но самых больных детей осматривают через день. В лечебном корпусе делают операции, протезируют, наблюдают. Случается, что некоторые дети умирают.
Учителя – приходящие. Постоянно в интернате находятся только воспитатели. Это 4-ро мужчин и трое женщин, ну, и директор, конечно. Есть подсобный персонал. Детей всего около 100 человек.

В интернате 2 корпуса – мужской и женский, лазарет. В мужском корпусе 3 этажа. Комнаты воспитанников на втором этаже, на первом учебные классы, на третьем помещения для учителей, столовая.

В этом интернате выпуск бывает не каждый год, а раз в 7 лет, и каждый выпуск ожидается с ужасом и детьми, и воспитателями, потому что не один из них еще не прошел мирно. За несколько месяцев до выпуска проводится тестирование, очень простое. Но не было случая, чтобы дети, которые свободно говорят на латыни, знают и умеют массу всего, его прошли. Почти все они нарочно заваливают тест. Приходится отпускать учителей, и отправить домой, тех, кто набрал проходной балл, чтобы дать им подготовиться к вступительным экзаменам, а остальные ждут великого и страшного Дня Выпуска.

Но такую информацию можно получить, если прийти в Дом разок с комиссией. Если же попасть туда с черного хода, то обнаружится, что дети никогда не говорят о родителях, доме, прежней жизни и учебе, и не потому, что это травмирующие темы, а потому, что они просто не входят в сферу их интересов. Воспитателей они терпят потому, что директору надо кем-то руководить, а директор нужен, чтобы интернат не закрыли. Воспитатели не лезут в жизнь детей, а дети живут стаями.

Стаями руководят вожаки.
Есть стая фазанов. Это что-то вроде ботанов – они пунктуальны, выполняют все предписания, очень беспокоятся о своем здоровье.
Есть крысы – это панки. Они постоянно дерутся, часто режут себя и друг друга. Псы носят ошейники с шипами, наверное, это кто-то вроде готов.
Птицы очень странные, их аналогом могли бы быть эмо. Они носят черное, разводят цветы и вышивают крестиком.
Еще есть бандерлоги – это что-то среднее между хиппи и какими-то около интеллектуальными течениями.
Каждая стая носит свою одежду, слушает свою музыку. Между собой стаи не враждуют, благодаря тому, что у Дома есть единый вожак. Внутри стай идет борьба за лидерство. Иногда и кто-то из вожаков претендует на роль главного. Все это заканчивается поножовщиной.

Главное содержание жизни Дома – это отношения воспитанников между собой. Они кормят, моют, выгуливают детей-олигофренов, они воспитывают младших и друг друга. Слепой кормит безрукого, безрукий рассказывает слепому, что как выглядит. Одноногий помогает безногому. Но это не значит, что в их жизни царит идиллия. Они часто жестоко дерутся, дразнят друг друга, высмеивают. Есть определенные правила, которые нельзя нарушать - неписанный Закон. Вместе с тем, дети предоставляют друг другу гораздо больше свободы, чем взрослые. В общей комнате можно держать кошек, хомяков, ворон. Можно ночью жарить сосиски, можно петь песни. Можно летом поселиться на дереве, можно в шалаше. Дети употребляют сомнительные напитки собственного изготовления и самодельные наркотики. У них есть свое "кафе", которое они сами устроили в одном из закоулков, куда воспитатели не суются, в нем они распивают кофе и подозрительные коктейли. В комнатах у старших мальчиков ночуют их подруги из женского корпуса.
Они пишут и рисуют на стенах. Стены – это и летопись, и стенгазета. Многих уже давно нет, а их рисунки живут. Например, весь роман описывают рисунки некоего Леопарда, о котором так ничего и не рассказывают. Воспитанники устраивают Ночь сказок, когда рассказывают в темноте страшные истории. И есть у них особая ночь – Самая Длинная ночь, когда время останавливается, и может произойти все, что угодно.
Но такие вольности позволяют себе только старшие. Младшие им завидуют, восхищаются, подражают и мечтают скорее вырасти.

Самое главное – здесь они не стесняются друг друга, никто никого не жалеет, не брезгует, не дает поблажек. Здесь безрукого накормят, но могут и побить – он должен научиться драться ногами.

Большая часть книги состоит из описаний их приколов, шуточек, драк, интриг. Это интересно само по себе, но между шутками-прибаутками иногда вдруг проскальзывает нечто странное, что никогда не понять постороннему.

У воспитанников есть свой фольклор, свои названия для всего. Лазарет они называют Могильником, а врачей Пауками, свое общежитие – Хламовником, кафе - Кофейником. Коридоры Дома кажутся им бесконечными. А каким еще Дом может явиться больному малышу, попавшему в интернат? Ведь такой ребенок не может весело бегать по коридорам. Дом для него - целый мир.

Для автора и для ее героев Дом - не простое здание. За 100 лет его стены впитали одиночество, страх, боль и смерть детей, их мечты, надежды, сны, галлюцинации. От этого он стал живым. Дом обрел способность перекидывать некоторых детей, которым это особенно нужно, в волшебный мир, где они будут здоровы, и где их ждут чудеса, пусть и страшные. И он дает возможность для своих избранников еще раз вернуться в исходную точку.

Есть легенда, что в доме живет старичок, который выполняет желания. Например, он дает дар уходить в другую реальность, при этом одним он дарит разбитые часы, а другим перо цапли. Те, кому досталось перо цапли, могут спокойно путешествовать между мирами. Но найти старичка трудно. Он может встретиться сам по себе, а может говорить через твоего же товарища, а может предстать грудой костей в запертой комнатушке, но 99% его не встречали ни в каком виде.
Часть детей умеет каким-то образом путешествовать на ту сторону. Они разделяются на ходоков и прыгунов. Ходоки попадают в волшебный лес, и находятся там столько, сколько хотят, в реальном масштабе времени. Прыгунов выбрасывает внезапно. Они этот процесс не контролируют. Часть из них потом ничего не помнит. Они попадают не в лес, а в городки около него. Там, как правило, для них нет ничего хорошего, кроме одного отличия – они там не инвалиды. Время для прыгунов течет не линейно – пробыл минуту, а в другой реальности - несколько лет.
Есть еще летуны. Но в последних нет ничего волшебного: они просто выходят в город. Большинство детей этого никогда не делают. Летуны приносят фотографии города, которые вызывают у воспитанников ужас - там все чужое и враждебное.

Итак, однажды в Дом приводят Кузнечика – безрукого мальчика 9 лет. До того, как он попал в интернат, он был уверен, что его все очень любят, и никто не может ему ни в чем отказать. Он был такой солнечный мальчик. Ему с самого начала оказывает покровительство воспитатель Лось. Лось – единственный воспитатель, которого дети любят - ловец детских душ. Он поручает мальчику по кличке Слепой опекать новенького. Слепой считает Лося богом. До интерната он жил в сиротском приюте, и Лось был первым (и остался единственным), кто отнесся к нему по-человечески. Он выполняет просьбу Лося. Но вот другие дети в той группе, куда Кузнечика определили, встретили его неласково. Особенно много бил его вожак – Спортсмен. Только через много лет Кузнечик узнал, в чем было дело: дети ревновали его к Лосю, который допустил непростительную для педагога ошибку - завел любимчика. Дошло до того, что Кузнечику, Слепому и еще одному мальчику, Волку, пришлось отселиться в другую комнату. С Волком Кузнечик познакомился, когда лежал в Могильнике на протезировании. Там же он подружился с мальчиком по прозвищу Смерть, которого так звали, потому что он очень сильно болел, и с девочкой Рыжей. Рыжая была еще и жуткая хулиганка. Таким образом, образовалась новая стая - сообщество Чумных Дохляков. Они принимали к себе всех аутсайдеров. Так у них появились сиамские близнецы Рекс и Макс (уже разделенные), олигофрен Слон, горбатый мальчик Горбач и Вонючка, которого за жуткие манеры, мстительность, воровство и болтливость ненавидели все остальные учащиеся и воспитатели.
Это было за 3 года до выпуска. Тогда в школе существовали 2 вожака. Девушка одного из вожаков влюбилась во второго. Кузнечик носил письма влюбленным, и был в самой гуще событий.
В ночь выпуска младших заперли, а старшие устроили кровавую бойню. Погибло много детей и Лось. Когда Кузнечик увидел лужу крови, он вдруг очутился на другой стороне реальности. Там он пробыл три года, был рабом, кормил доберманов, подвергался побоям. Он вернулся повзрослевшим и почему-то лысым. А со стороны это выглядело так, что мальчик упал в обморок, заболел, а потом у него выпали волосы. После этого случая его стали звать Сфинксом.

Эпизодов детства Сфинкса в романе немного. Все основные события связаны с новым выпускным годом.

Теперь Сфинксу 18 лет. Вожаком в Доме и в стае является Слепой. Он – ходок и умеет видеть чужие сны. Благодаря этому он все знает. Этот дар он получил от волшебного старичка. Слепой ненавидит Наружность. Он там не бывает. Один раз его туда вывезли – он чуть не задохнулся. В их стае остался Вонючка, который теперь зовется Шакал Табаки. Он стал любимцем публики – шутник, выдумщик, трикстер.
Спортсмен тоже в их стае, его теперь его зовут Черный. Он подчиняется Слепому, хотя очень его не любит. У Черного своя теория спасения. Он считает, что инвалиды могут выжить в Наружности, если станут держаться друг друга, упорно трудится.
Один из сиамских близнецов умер, а другой стал вожаком птиц. Теперь он Стервятник.
Смерть тоже выбился в люди – он вожак у крыс. Его новая кличка – Рыжий.
Волк ненавидит Слепого, хочет быть лидером, но открыто не выступает.
Еще в этой стае живет мальчик Лорд. Он в интернате около 2-х лет и отличается необыкновенной красотой. Лорд – колясочник. Он потенциальный ходок, но не знает об этом.
Не так давно попал в стаю и загадочный Македонский. Он умеет творить чудеса, но Сфинкс просил его не делать этого. Македонского отправили в Дом, потому что его родители его боялись. Он совершенно здоров (за исключением редких эпилептических припадков) и помогает всем больным и увечным.

Идет борьба за власть. Трое Крыс пытались свергнуть Рыжего, порезали его, но проиграли, и их отправили то ли домой, то ли еще куда (Один, правда, скрывался в Доме).
Вожак псов, Помпей, вызывает Слепого на бой, и Слепой его убивает. Вожаком псов становится Черный.
А Волк внезапно умирает, неизвестно отчего. Потом выясняется, что его убил Македонский за то, что он шантажировал его тем, что всем расскажет о его способностях исцелителя. А Македонский большую часть своего детства протаскался с дедом по городам и селам, где дед за деньги заставлял его исцелять недужных. Это он уже потом вернулся к родителям.

В эту кашу попадает новенький воспитанник Курильщик. Ему уже 17 лет, он вырос совершенно в других условиях, и все, что он видит в Доме, ему дико. Товарищи по комнате кажутся ему полными психами, особенно, когда он увидел, как Слепой зарезал вожака Псов. Его глазами читатель наблюдает за жизнью интерната. Только к концу романа Курильщик и читатель понимают, что Слепой и другие действительно могут уходить в другую реальность, что чудеса существуют.

В день выпуска Слепой уводит часть ребят с собой. Его основная мысль та, что им нечего жить калеками в жестоком мире. Он увел всех малышей и всех слабоумных, а также тех, кто его просил. Но не всех он смог протащить целиком - большинство просто впали в кому. Их тела спят, но их души в других реальностях. Но часть детей пропали совсем, в том числе сам Слепой, Табаки, Македонский, Горбач, Лорд, Рыжая, Македонский, Стервятник. Причем, о некоторых сразу забыли. Например, о Шакале Табаки. Оказалось, что он и был тем самым волшебным старичком.

Черный увез своих псов и часть крыс на автобусе, они прятались до совершеннолетия, а потом стали жить общиной. Вместе с ними уехал Рыжий.

И только несколько детей ушли с родителями, в том числе Курильщик и Сфинкс. Сфинкс отказался уйти со Слепым.

Прошло больше 20 лет. Дом снесли.
Сфинкс стал психологом, а Курильщик художником.

Рыжий выжил из общины Черного. Община живет нормально.

Спящие так и спят. Их навещает только Рыжий. А на другой стороне реальности всех маленьких и слабоумных отдали хорошим людям – ведь там они уже не инвалиды. Когда ребенку находят приемных родителей, из больницы исчезает один из спящих. Рыжая с Толстым, который стал младенцем, ждет Лорда.

Сфинкс вначале сильно жалел, что не ушел с остальными. Однажды он не выдержал одиночества и пошел к развалинам Дома. И там он нашел перо цапли. Так Сфинкс получил возможность жить в 2-х мирах. Он нашел в той реальности Слепого-мальчика, усыновил его и хочет научить любить Наружность. Он думает, что если бы Наружность была добрее к Слепому в детстве, то многое плохое не случилось бы.

А на другом витке времени существует новый Дом, и в нем те же дети. Только теперь они счастливы.

Мариам Петросян

Страниц: 320

Примерное время прочтения: 4 часов

Год издания: 2009

Язык: Русский

Начали читать: 3848

Описание:

На окраине города, среди стандартных новостроек, стоит Серый Дом, в котором живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой действительно слеп, а Сфинкс - мудр. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. Для каждого в Доме есть своя кличка, и один день в нем порой вмещает столько, сколько нам, в Наружности, не прожить и за целую жизнь. Каждого Дом принимает или отвергает. Дом хранит уйму тайн, и банальные «скелеты в шкафах» - лишь самый понятный угол того незримого мира, куда нет хода из Наружности, где перестают действовать привычные законы пространства-времени. Дом - это нечто гораздо большее, чем интернат для детей, от которых отказались родители. Дом - это их отдельная вселенная.

Язык: русский

Год издания: 2009

Страниц: 787

Краткое описание книги Дом, в котором…:

Дом стал для особенных детей, от которых отказались родители, собственной отдельной вселенной, а не обыкновенным интернатом. У жильцов есть клички, таящие в себе огромный смысл. В Доме прячется множество особенных тайн, а привычные законы Наружности перестают иметь какую-либо силу. Любой прожитый день преисполнен таким количеством событий, какое не вместилось бы в целую жизнь обычного человека.

В Сером доме живут уникальные дети, при встрече с которыми невольно опускаешь глаза. И постепенно их вселенная будет приоткрывать двери, куда входить читателям опасно. Но обязательно будет интересно.

Все книги доступны в ознакомительном фрагменте и абсолютно бесплатно. Электронная библиотека содержит все последние новинки современности, и не разочарует вас своим разнообразием.
Ознакомится с книгой «Дом, в котором…» онлайн бесплатно без регистрации в нашем блоге Enjoybooks Если вы не остались равнодушным к книге, то оставьте свой отзыв на сайте или поделитесь с близкими.

Когда в апреле 2009 года объявили лонг-лист «Большой книги» и все стали дружно писать о непредсказуемости четвертого премиального процесса, что «не существует паровоза», который потащил бы за собой других, появились многочисленные прогнозы по поводу того, кто войдет в «шорт-лист», имя Мариам Петросян в списках не значилось и не могло значится, так как ее «Дом» был представлен в рукописном виде.

Не произошло большой революции и после появления официального «шорт-листа». Все опять ломали копья над тем, у кого больше шансов получить премию, словно играли в тотализатор. Имя Мариам Петросян никого не интересовало, пресса называла ее темной лошадкой «Большой книги», хотя попутно куратор премии Михаил Бутов выронил загадочно-пророческую фразу: «Люди возникают из ниоткуда с огромными романами, причем романами хорошими». Уверен, что имел он ввиду именно книгу Мариам Петросян «Дом, в котором». Она сюрприз четвертого сезона уже потому, что М.Петросян не профессиональный писатель и это ее первая и пока единственная книга. Издательство «Livebook» называет эту книгу особенной, потому что она якобы о подростках, у которых жизнь вверх тормашками. Сказка – не сказка, притча – не притча. Многосмысленная философичная вещь с мерцающими подтекстами.

Так почему рукопись М. Петросян «Дом, в котором» прошла в финал «Большой книги». М.Бутов считает, что исключительно за необычность текста и его художественные достоинства, что уже само по себе - признание литературного качества. Мне ближе размышления Фрэнсиса Бэкона о том, что «есть книги, которые надо только отведать, есть такие, которые лучше всего проглотить, и лишь немногие стоит разжевать и переварить...".

«Дом, в котором» «стоит разжевать и переварить».

Первые строки книги, настраивают читателя на минорный лад. «Дом стоит на окраине города. В месте, называемом «Расческой». Длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами с промежутками квад­ратно-бетонных дворов – предполагаемыми местами игр молодых «расчесочников». Зубья белы, многоглазы, и похожи один на другой. Там, где они еще не выросли – обнесенные заборами пустыри. Труха снесен­ных домов, гнездилища крыс и бродячих собак, гораздо более интересные молодым «расчесочникам», чем их собственные дворы – интервалы между зубьями».

И вот в этом Доме живут Сфинкс, Слепой, Лорд, Табаки, Македонский, Черный и многие другие. Неизвестно, действительно ли Лорд происходит из благородного рода драконов, но вот Слепой - действительно незряч, а Сфинкс - мудр и загадочен. Табаки, конечно, не шакал, хотя и любит поживиться чужим добром. Для каждого в Доме есть своя кличка и каждый проживал в нем за один день столько, сколько в Наружности мы иногда не проживаем и за целую жизнь. Каждого Дом принимал или отвергал.

Хочется сразу предупредить читателей: не стоит позиционировать книгу М.Петросян, как книгу о детях, живущих в школе-интернате или о детях-инвалидах. Последняя тема слишком страшна и обширна. И первый парадокс состоит в том, что Мариам Петросян не социальный работник, она по профессии художник, работает «Арменфильме» в отделе мультипликации. Автор «Дома» не является знатоком инвалидно-интернатовской жизни. Это и к лучшему ибо тогда Дом, наверняка, получился бы слишком мрачным. Описанные Мариам условия и степень свободы воспитанников Дома слишком утопичны и далеки от реальности. Инвалидность героев тоже не более чем одно из условий для создания замкнутой системы, которая идеальна не только для развития сюжета, но и для концентрации поступков, характеризующих героев книги.

Что заставило писательницу, пишущую свою первую книгу, взяться за эту тему? Я открыто об этом ее спросил. «Не знаю. По-моему, это скорее темы находят нас, чем мы их. В моем случае это были персонажи. Они нашли меня, а потом уже заставили выстроить для себя подходящий им мир ».

Мариам Петросян создала по-настоящему хорошую книгу, главная тема которой проста и сложна одновременно: понять человека в человеке, с одним лишь небольшим уточнением, что мы имеем дело с детьми, и не просто с детьми, с детьми с ограниченными возможностями.

Недавно проштудировал занятное пособие одной литературной дамы на тему как стать успешным писателем. Если исходит из концепции данного талмуда, то «Дом, в котором» ни по каким лекалам не может быть успешно продаваемым продуктом, тем более бестселлером, хотя зачастую бестселлеры – это просто красивая обложка с неизвестным содержанием. Роман М.Петросян – это заранее провальная книга, которая принесет издательству убытки. Причины - основных три, опять же исключительно взяв за образец выше упомянутую шпаргалку литературной дамы.

Первая – отсутствие единства стиля. Я бы с этим согласился. Книга диктует личные пристрастия автора. Мариам любит сказки и до сих пор с удовольствием читает их своим двум детям. Свою книгу она относится к жанру "городской сказки", хотя это, наверное, не совсем правильно, но такого понятия как "домовая сказка" не существует, так что она использует наиболее подходящий термин.
Относительно композиции. Боюсь, эта тема требует пространных и долгих рассуждений и все они достаточно абстрактны. В личной переписке Мариам посетовала, что ей «пришлось выбросить из третьей книги сцены происходящего за пределами Дома. Они были необходимы сюжетно, но настолько не воспринимались единым целым с основным текстом, что пришлось с ними расстаться. Так что форма произведения, его структура иногда диктуют автору, ставят свои условия. Впрочем, как и персонажи».
Действительно в композиционном построении «Дома» имеется определенный ералаш, умело созданный Мариам, ты словно перескакиваешь с готовых листов мультипликационного фильма. Вот интермедия, слово театрального обихода, она вводит читателя в курс дела, и сменяется воспоминаниями, которые ведут от первого лица Курильщик, потом снова интермедия, уже другая картинка и ракурс, затем дневниковые записи восьми дней Шакала и так по спирали. Наличие интермедий условно можно сказать делят роман на большие театральные действия и у каждого действия свое неповторимое действие. Свой язык, свои декорации и антураж.

Язык, стиль написания «Дома»» поистине необычаен, возникает ощущение, что ты попадаешь в Зазеркалье, но созданное оно не Л.Кероллом, а художником-писателем Мариам Петросян. Философию книги можно сравнить с мудростью «Маленького принца» Антуана Экзепюри. Каждая фраза рождает какие-то потаенные иллюзии, то, что мы храним у себя глубоко внутри и боимся открыть створки детского сердца

«Толпа» персонажей в самом начале – это вторая из возможных причин «провальности» «Дома» по мнению вышеуказанной литературной дамы.

С первой страницы перед нами разворачивается чуть ли не партийное собрание, очень напоминающее по рассказам, дружинные пионерские разборки и какая феерическая тема: «Обсуждение обуви». Мариам училась еще в советское время и просто волшебно описала стиль того времени. Один из главных героев книги, обитатель стаи Фазанов – Курильщик, защищая «преимущества спортивной обуви» в Доме выливает на неподготовленного читателя столько сразу информации, что невозможно запомнить, кто есть кто, и вообще, куда попал читатель. О том, что это дом для инвалидов он поймет где-то с двадцатой страницы. Героев-подростков в романе очень много, они мелькают, как стеклышки в калейдоскопе, периодически исчезают с поля зрения, потом опять появляются. Много просто проходных героев, в кино или в театре сказали бы массовочных. Литературная дама в своем пособии рекомендует больше трех героев в начале не вводить. «Если текст пишется от первого лица, у героя должен быть свой язык, в котором кислое не будет путаться с пресным. Если этого не сделать, образ получается недостоверный».

Ну, и, наконец, штампы. Они присутствуют в рукописи, но, как ни странно это покажется, благодаря им, «Дом» и обретает тот языковый шарм необходимый для описания Дома, в котором живут наши не простые обитатели.

Существует закон воздействия писательского слова на читателя и Мариам Петросян им прекрасно владеет. Она хорошо видит то, о чем пишет, и благодаря этому, самые простые и порой стертые слова приобретают новизну, действуют на читателя с разительной силой и вызывают у него те мысли, чувства и состояния, какие писатель хочет ему передать.

Я обожаю смотреть в окно, то проехало, тот прошел, облака меняют цвет, форму, птицы носятся, звуки машин, голоса. Опишите его. А что значит описать - это значит подняться над материалом, попытаться проанализировать каждое движение души, смену настроения, всякий поворот. Будучи в нормальном состоянии, надо напрягаться, вспоминать, все равно ошибешься, а в этом состоянии должно быть все точно. Мариам в своем «Доме» удалось не только подняться над материалом, ей удалось осмыслить и обобщить в книге общечеловеческие, бытийные проблемы. Текст влечет за собой целый пласт общемировых символов: дом, окно, дорога, смерть, любовь. Ведь эта книга о том, что дружба преодолевает все преграды, становится выше болезни, агрессии мира, выше смерти. Маленькие герои Мариам - дети - вселенные, которым дано знать Истину. Мариам Петросян поднимает планку проблемы еще выше социальной адаптации: она ставит нас перед собственным незнанием, страхом подобных людей, перед болью, как больных, так и здоровых подростков, которым невероятно трудно найти свою дорогу в «большую жизнь» из вселенского мира детства. Дом – это нечто гораздо большее, чем просто интернат для детей, от которых отказались родители. Дом – это их отдельная вселенная.

Дом ненавидят, склоняют, проклинают, но его воспитанники бояться быть выставленными из Дома в большой мир, который им неведом. И чем больше они ненавидят свой Дом, тем больше они его любят и бояться потерять, потому что он единственное, что у них есть в настоящем. Обитатели Дома не думают о своем прошлом, зачем себе лишний раз сыпать соль на рану, ни о будущем, потому что оно настолько туманно и непредсказуемо, что они сами его бояться, они живут и умеют пользоваться настоящим. У них все общее и их дружба – это равенство всех перед всеми.

Обитатели живут в стаях, так они называют свои группы. Каждая стая – это отдельное государство, вселенная, космос. У каждой стаи свои традиции, кодексы поведения, они не безупречны, но в тех условиях, в которых живут наши герои – это лучшее, что они изобрели. Только в стае можно выжить, только стая поддержит или напротив изгонит, а без стаи не выживешь – закон джунглей он одинаков для всех: кто не за нас, тот против нас. Чтобы оставаться собой в мире, который днем и ночью пытается превратить тебя в кого-то другого, обитателям Дома приходится вести самую жестокую борьбу, на какую только способен человек, и не прекращать ее никогда. Подростки в Доме не только живут, они учатся (правда, об этом Мариам пишет как-то мимоходом, ей не интересна эта область), воюют, дружат, влюбляются. Все живущие в Доме – люди совершенно особенные. Судьба, обделив их физически, взамен дала им что-то более важное, какое-то умение, каждому - своё, как награду и главное – это сострадание.

Парадоксально, но в книге нет ни капли уныния, но это и не оптимистическая трагедия. В «Доме» вы найдете много не придуманного юмора, иронии, доброты. Дом, в котором наши герои растут, взрослеют, ищут свое место в жизни, тот кодекс чести, выработанный ими, у Мариам Петросян вышел абсолютно целостным художественным миром.

«Если ты рожден без крыльев, - утверждала Коко Шанель, - не мешай им расти». У многих героев Дома крылья уже выросли, и они учатся летать. Вот такая объективно реальная и фантасмагорически невероятна книга Мариам Петросян.

Есть такие моменты в нашей жизни, когда мы находим самих себя на распутье, испуганными, запутанными, без дорожной карты. Решения, принятые в тот момент, могут изменить все до конца наших дней. Конечно, когда смотришь в лицо неизвестности, большинство из нас предпочитает развернуться и уйти. Но время от времени люди стремятся к чему-то лучшему, к тому, что найдено через боль одиночества, и нужна невероятная смелость и мужество, чтобы впустить кого-то в свою жизнь или дать им второй шанс. Потому что только когда тебя что-то гложет, ты искренне узнаешь самого себя. И только когда тебя что-то гложет, ты узнаешь, кем можешь быть.

Ошеломляет сила духа обитателей Дома, они словно не замечают своих физических недостатков, хотя большинство людей намного сильнее, чем они думают, они просто забывают иногда в это верить. Взрослые не понимают мира детей, не потому что не могут, потому что не хотят. Они сами себя зачастую не понимают, и детям сложно постоянно всё им объяснять, возможно, поэтому в «Доме» фактически отсутствуют взрослые или роль их минимизирована.

Директор Акула – «сухой, пятнистый и мохнатый, как поросший лишайником пень». Невзрачный, забитый жизнью пожилой мужичок. Создается впечатление, что его в Доме никто серьезно не воспринимает, он не авторитет ни для одной стаи. Но я видел многих директором детских домов, зачастую эти люди не ищут дешевого детского авторитета, они каждодневно выполняют свою рутинную директорскую функцию: выбить, достать, пристроить. Это невидимый труд, который становится зримым только спустя время. Чтобы тебя любили - приходится быть со всеми хорошим каждый день. Чтобы ненавидели - напрягаться не приходится вообще. И нет у Акулы никакой педагогики воспитания своих подопечных, не применяет он ни методы Макаренко, ни Сухомлинского, ни Амонашвили, он просто живет с Домом, потому что и он заложник Дома, у него ничего кроме этого Дома нет. В этом заключается и вся педагогическая философия старого директора – быть со своими детьми, а потом быть похороненным на интернатовском кладбище. Когда ты любишь, стук твоего сердца слышат все вокруг, когда ненавидишь – он отдается лишь в твоей голове, когда умираешь – только ты перестаешь его слышать, но он остается с теми, кто тебя любит…

Как быть с теми, кого ты любил больше всего на свете, а они в ответ тебя предали, бросили, оставили в Доме, потому что ты стал мешать. Мать отдает Лорда в Дом, не потому что он инвалид, просто он не такой как все. У мальчика немного проблемы с психикой, внимание, забота, любовь взрослых сделали бы свое чудодейственное воздействие, но матери надобно решать свою личную жизнь, пока еще время не ушло, и поэтому выход простой - Лорда в Дом, как говорится, с глаз долой и сердца вон.

Поражаешься тому, что в Доме, среди детей нет ни одного двуличного ребенка, который жил бы по принципу: и нашим и вашим или одно лицо для себя, другое для Дома. Такой бы обитатель вскоре бы запутался и перестал понимать, какое лицо из двух подлинное.

Герои Дома, прошедшие в своей маленькой детской жизни, через Крым, Рым и медные трубы, не боятся, в отличие от нас, совершать ошибки, спотыкаться и падать, потому что знают, чаще всего величайшую награду приносит то, что больше всего нас пугает. Каждый из нас может добиться многого, даже больше, чем представляет себе, нужна только сила духа. М.Петросян создала в своем «Доме» такие ситуации и условия, при которых ее герои делаются живыми. Особенно яркие образы Слепого, Курильщика, Табаки, ну и конечно Лорда, в него не возможно не влюбиться и от того страшно его потерять в третьей части книги. Но я завидую Лорду, потому что вижу, как его отсутствие влияет обитателей Дома, которые его знали. Он что-то для них значил, они его любили.

Смерть и Одиночество, как призраки неуловимо присутствуют на страницах «Дома». Поразительно, что обитатели Дома не бояться о них говорить открыто, не бояться их физически. Возможно, для одних – смерть это избавление от одиночества, как, например, для Лорда. Для других вечное одиночество в Доме, как смерть, которая никак не приходит и не желает их освободить от внутреннего одиночества, как для Слепого.

Книга Мариам, как никакая другая, верна заветам Крапивина: что-либо исправить возможно только в детстве. «Дом» как призыв. Не дай своему огню погаснуть, необратимо, искра за искрой, не дай утонуть в болоте безнадежности под названием «ещё нет» и «уже нет». Не дай герою в твоей душе погибнуть в отчаянной тоске по жизни, к которой ты стремился, но так и не достиг. Мир, который ты ищешь, может быть обретен, он существует, он реален, он достижим, он твой. Если вы всмотритесь в героев «Дома», то, возможно, увидите кого-то, похожего на вас. Кого-то, кто пытается найти свой путь. Кого-то, кто пытается определиться в этом мире. Кого-то, кто пытается найти самого себя. Иногда нам кажется, что мы одни в этом мире, кто борется, кто не знает, что делать дальше. Но это чувство ложно. Но если вы найдёте в себе храбрость встретиться с этим чувством снова, кто-то или что-то найдёт вас и поможет вам. Потому что все мы иногда нуждаемся в небольшой помощи. Кто-то, кто поможет нам услышать музыку в этом мире, напомнит, что не всегда будет так. Это кто-то - там. И когда-нибудь он найдёт вас. Книга М.Петросян как раз об этом, книга о большой человеческой вере.

Лауреат Нобелевской премии по литературе Канетти Элиас как-то заметил: «Роман не должен спешить». Мариам Петросян писала свой «Дом» свыше десяти лет. Из нашей личной переписки. «Книга была написана примерно в 97-ом. А самый первый вариант был написан в конце восьмидесятых. Я начала писать о Доме, когда была ровесницей его героев. А рисовала их раньше, чем начала о них писать. Так что замысел и герои намного старше, чем сама книга. Ту, самую первую версию я отпечатала на печатной машинке, проиллюстрировала и отдала в переплет. По размеру и весу получился энциклопедический словарь. Печатная машинка не дает возможности форматировать текст и печатать с двух сторон листа. Финал там отсуствовал. Сама история была намного мрачнее, пафоснее и кровавее. Лет через пять я вернулась к ней. Тогда я написала второй вариант книги, а сразу после него - третий. Они немного отличались, хотя там было довольно много общих сцен. К вопросу о композиции. Первая книга была от лица Курильщика, вторая о Кузнечике, третья "Шакалиный восьмидневник". Я распечатала ее в трех экземплярах, разделив на два томика. Продолжение тоже было, но только разрозненные, незаконченные главы. Финала не было». Дальше книга попала в Москву, долго путешествовала, перемещалась, пока не попала именно в те руки, которые ей и необходимо было попасть. Всё происходит ровно тогда, когда нужно.

Я ведь мог так и никогда не прочитать «Дома», если бы не восторженный, даже страстный призыв одного из френдов ЖЖ с просьбой отдать свои голоса за книгу Мариам в открытом голосовании, традиционно устроенном «Большой книгой». Любопытство не порок, понимаю, что этой сентенцией я Америки не открываю, но для того, чтобы отдать свои 10 баллов, я решил хотя бы глазами пробежать несколько страниц, чтобы иметь представление о том, за кого отдаю свои баллы. Честно скопировав две части рукописи, я приступил к чтению и больше оторваться не мог. И даже, когда все было прочитано, книга не оставила равнодушным, накатывала и накатывала, словно бурные и неспокойные воды горной реки.

Вся наша жизнь – как неспокойная горная река. Вот он – маленький, чистый, хрустальный родничок, едва-едва зародившись, весело и озорно журча устремляется вниз, навстречу большой жизни, большим открытиям. И бежать бы ему быстро и легко, огибая большие валуны и подводные камни, пока не превратится он спокойную реку, медленно и с достоинством несущей груз своих вод…. Так бывает. Так часто бывает. Но бывает и другое. Откуда не возьмись в этот ручеек вплетается другой. Может долгожданный и вполне закономерный. И тогда уже вместе – легко и спокойно навстречу судьбе…. Так тоже бывает. Можно плыть-бежать спокойно и весело, радуясь жизни и всему тому, что впереди. Но есть и перекаты, неспокойные перекаты, когда ручей уже не журчит, а бурлит, глухо клокоча, разбрызгивая себя в разные стороны. И неведомо никому, что творится там, в глубине, где вода бешеным ритмом заворачивается в глубокие воронки и водовороты, белой рваной пеной вырываясь на осклизлые камни…. Но позади перекат – и опять вместе, опять вперед, опять беззаботно и открыто навстречу неизведанному. А сколько еще будет таких перекатов, сколько водоворотов и неспокойных мест…. А будут ли они? Может без них лучше? Спокойнее? Кто знает…..

Кто знает, куда приведет героев Дома и нас с вами жизнь, путь долог, и в итоге само путешествие и есть цель. Поэтому Дом, созданный Мариам Петросян, будет стоять на том же месте «на окраине города, среди стандартных новостроек», будет ждать новых своих обитателей, которые создадут новые стаи и выпускать старые стаи в неведомый и страшный мир реальности, но мы все равно будем каждый раз возвращаться обратно в Дом, в котором…